изредка нас навещала.) Варя неожиданно обратилась к нашей знакомой, писательнице Микулич{20}, и просила быть ее крестной матерью. Мы все тогда очень удивились этому и смеялись, но Микулич отнеслась к этому серьезно, поцеловала ее и сказала, что она исполняет ее желание.

Росла Варя очень трудным ребенком, не любила читать, занята была очень своей наружностью, и как-то не подходила к нам, старшим сестрам, которые вечно сидели над книгами. Училась она тоже неохотно и плохо. Когда она стала постарше, ее отдали учиться в школу Левицкой, но и там она не училась и сильно шалила, — получала одни двойки. Пришлось и оттуда ее взять и отдать в гимназию Оболенской, где программа была облегченная и надеялись, что она ее легче усвоит. Отец, конечно, расстраивался таким ее отношением ко всему, но все же любил ее, ласкал, брал на колени и звал ее «беляночкой» или «белым конем». Когда Варя выросла, в 1917 году отец подарил ей свою книгу в трех выпусках «Из восточных мотивов» и на первой странице книги написал:

«Нашей Варюше.

„Мы звали тебя всегда „Белым Конем“

От необыкновенного белого цвета

Кожи и белых прекрасных волос.

Ты всегда была упрямым конем

Гордым и смелым. Это к тебе шло, увы.

Но благоразумным. Ты была смела и

                                   рассудительна

Смотри же не падай и не ложись.

Что может быть смешнее „лежачей Лошади“,

                                                и вот

Этого смешного ты должна бояться.

И так, твой путь — гордо идти в жизни

                                            Папа“.»[26]

Надя была самым младшим ребенком в семье. Это имя ей дали в память об умершей первой дочери моих родителей. Это был прелестный ребенок: хорошенькая шатенка, с золотистым отливом волос, с умными серо-голубыми глазами, с очаровательным маленьким ртом, причем верхняя губа у нее была приподнята, так что видны были зубы, и весь рот как-то приветливо раскрывался в ласковой улыбке. Надя всех очаровывала, все были от нее в восторге. Мне она ужасно нравилась, я мечтала, что я окончу свою жизнь в ее семье, так как я была уверена, что она выйдет замуж. Но она, к моему душевному страданию, не обращала на меня никакого внимания. Обижалась она на меня и за то, что я была самым балованным ребенком, что мне покупали всегда самое хорошее, а Надя, как самая младшая, донашивала все мои платья. Эту обиду она сохранила на всю свою жизнь, и уже взрослой она меня часто этим попрекала.

Подруг у нее было бесконечное количество. Я вспоминаю ее в гимназии Стоюниной, как она бежит с лестницы, улыбающаяся, в голубом своем сатиновом передничке с белым воротником, а за ней стаей бегут подружки. Она была подростком, — худенькая, высокая и стройная, а ребенком когда была она, то очень забавно она ползала по полу и мы называли ее «пучком» (редиски). Когда сестра Надя выросла, отец подарил ей экземпляр своей книги «Из восточных мотивов» с надписью:

«Нашей Надюше:

Мы зовем тебя „Пучком“

от того, что когда ты ползала маленькой

Потому что это было так

моментально, — будто по паркету бросили

                                „пучок редиски“.

Это имя я люблю.

И вот ты выросла. Стала почти большая.

Любишь читать. Это хорошо.

А помнишь, как ты семи лет, высунув

                                головку под занавеску,

Принималась в 10-й раз читать:

                                „Дюймовочку“ Андерсена

И вот спасибо тебе за утешение

                                Родителей детством.

Детство твое было прекрасно

Подними глаза к небу, и помолись

Чтобы была такая же прекрасная взрослая жизнь.

                                               Папа.»

Надю звали в семье еще и «Дюймовочкой» за ее любовь к этой сказке Андерсена.

Когда Надя в 1918 году, после окончания Стоюнинской гимназии, вернулась в Троице-Сергиев посад, отец подарил ей свою книгу: «О подразумеваемом смысле нашей монархии». С. Петербург, 1912 г. На этой книге имеется надпись отца:

«Дорогой Наденьке, в день ее Ангела 17 сентября 1918 г., когда мы так страдали в Сергиевом посаде, а она нам обещала сделать пирожок из ржаной муки с яблочками в день Ангела. А накануне отправили Варю и Васю прокормиться на юг, к дяде Тише в Полтаву. Папа ее, В. Розанов

                   Свою книжечку довольно любимую».

После смерти сестры Нади, я среди ее книг нашла томик стихотворений Плещеева, с автографом отца, обращенный к ней:

«Помните:

Дарю

„Шаловливым ручонкам“

Нашей Нади

                        Папа В. Розанов».

Мне очень хочется привести здесь отрывок из папиной статьи «Невидимый мирок», которая была им напечатана в одной из газет. При разборе архива отца, я нашла эту вырезку и она мне так понравилась, что я ее себе переписала на память. Эта статья очень интересна тем, что она рисует папино настроение, а также очень живо меня и Варю, и кроме того дает картинку из счастливого, краткого периода нашей семейной жизни, совпавшего с расцветом творческих сил отца и всеобщим признанием его таланта…

«Ну, какая, подумаешь, занимательность — картинки под столом? Старый, неизломанный, но начавший ломаться, куда я, старый и ворчливый литератор, бросаю, скомкав, неудачные статьи, обрезки газет, газеты ненужные и др…

Возвращаюсь после кофе к письменному столу, к „литературной лямке“, и вижу самый отвратительный хаос. На мой окрик „что это такое?!“ на меня обертывается трое моих детишек, все девчонки (и народились-же) с повелительным: „Погоди, папа, садиться, сейчас уберем“. Разумеется, я не только „гожу“, но выразительно показываю, что туфлей ноги уберу под стол не только весь этот хаос бумаг, но и всех трех девчонок с ними.

— Убирайте все в корзинку. Что вы тут делаете?

— Разбираемся.

— Как разбираетесь? И что же вы думаете их заняло всего более? Золотистые ленточки с пачек новых покупаемых конвертов.

Вот вы и судите мир, что кому нравится. Подняв маленькие отобранные кучки, они все три кричат мне:

— Посмотри, папа, какие мы прелести нашли! Эти „прелести“ и заключались в цветных бумажных ленточках, лиловых и всяческих конвертов и др.

— Ты, папа, чистую бумагу бросаешь, смотри! И у каждой по ½, по ¼ листа в руке.

— Ну, что-же?

— Мы будем рисовать.

Но мне окончательно некогда, и энергичным движением ноги я показываю им, что через секунду мое место и покой должен быть обеспечен. Действительно, через секунду