Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саккара резко обернулся к нему.
— Существа, которых ты холишь, не больше люди, чем нерожденные в моих флягах. Они — големы из мяса и мускулов, не лучше интерексов или лаэран. При всех своих рассуждениях ты плодишь лишь чудовищ. Всегда плодил. Поэтому тебя и превозносят боги… Ты — плодовитая утроба исчадий, что истинно их радует.
— Лучше бы тебе уйти, пока я не забыл, что от тебя есть польза… дьяволист.
— Боги видят все, еретик. — Саккара не отвел взгляда. — Они смеются над твоими жалкими интригами и отвечают на них еще тогда, когда ты их лишь замышляешь. И когда настанет последний день, они будут пировать твоей изодранной душой.
— И в тот же день подавятся ею, — процедил Фабий. Он отвернулся, пытаясь удержать внезапный прилив кипящей ярости. Он слышал удаляющиеся шаги Саккары, но не отвернулся. Фабий поднял руку и увидел, что пальцы трясутся. В последнее время дрожь становилась сильнее, что явно свидетельствовало о том, что тело исчерпывает срок годности. И стресс лишь приближал этот миг. Саккара был прав, что делало все лишь хуже.
Фабий задумчиво включил пикт-передачу из скрытых под апотекариумом генетических хранилищ, ища утешения в труде. Внутри находились семнадцать тысяч четыреста пятьдесят шесть канистр с прогеноидами, чистейшими образцами геносемени из возможных, и они были идеальным образом защищены от энтропийной скверны Ока. Геносемя принадлежало Третьему легиону — тому, каким он был до погружения в бездну гедонизма.
Драгоценный клад будет разделен и рассеян по его станциям и кладкам за пределами Ока, дабы уменьшить риск уничтожения. С ним отправится и новое поколение клонов, которые смогут созреть в безопасности.
— Безопасность — не твой удел, отец. Не важно, в какое тело ты вселишься и в какой реальности из тех, что ведомы людям и демонам.
Едва по залу разнесся голос, как Фабий подхватил Пытку и огляделся. Ничто не предвещало ее появления, хотя Саккара и вырезал гексаграмматические обереги на фундаменте лабораториума. Впрочем, она всегда была умным ребенком.
— Мелюзина? — позвал он. — Это ты, дитя мое? Покажись, чтобы я мог тебя видеть.
Он услышал тихий стук копыт по каменному полу. Пробирочники падали на колени, затягивая песнь пронзительными голосами. Фабий хотел было приказать им прекратить, но не стал. Не смог. Язык будто замер во рту. Потяжелел. Воздух внезапно стал тягучим и душным, он услышал тихие ноты незнакомой мелодии.
— Дочка, я не в настроении для игр. Покажись или убирайся.
— Вот же, я, отец. Приди. Увидь.
Фабий обернулся, но не увидел ничего, кроме образцов психокости. Он тихо и раздраженно заворчал.
— Где ты? Дитя, это совсем не забавно.
— Отец, я уже давно не была ребенком. С тех пор как пришла в сад и станцевала среди серебряных трав. С тех пор как встретила нашего прародителя, моего и твоего, и он показал путь, по которому мне следует идти.
Стекло треснуло. Взгляд Фабия метнулся к образцам. Психокость росла. Тянулась вверх, расходилась с хрустом, похожим на звук, издаваемый раскалывающимся льдом. Тонкие жгутики пронеслись через зал, вцепившись в стены и потолок. Образцы вытянулись, сплавились, слились друг с другом. Соединенная масса расходилась, преумножая сама себя. Фабий чувствовал, как жар преображения давит и на воздух, и на его чувства.
Он отшатнулся, когда внутри меняющегося вещества возник холодный свет. Свет расходился, наполняя лабораториум, и сердца заколотились в груди. Щупальца психокости тянулись к нему, будто желая опутать и затянуть внутрь сияния. Фабий поднял посох, но почувствовал, как осколок демона внутри содрогается перед той мощью, что пришла во владения апотекария. И нечто ожидало его в свете, нечто сидящее в психокости.
Мелюзина.
— Подойди, отец. — Она протянула когтистую руку. — Приди и увидь, что ждет всех твоих детей. Скорее же!
Почти невольно Фабий взял руку своей дочери. Она оказалась сильной, как демон. Сияние поглотило их, мир вокруг вскипел и исчез.
Фабий увидел вокруг лишь бесконечно тянущуюся кромешную тьму. Черную, будто пустота, но без звезд, что разгоняли мрак. Образ небытия давил на него, угрожая сломить.
А потом он внезапно заметил очертания созданий, громадных и отвратительных, двигавшихся с бессмысленной неотвратимостью через умолкшие вечности. Они проползали мимо, так же не замечая их присутствия, как горы не замечают странников. Фабий представил громадных червей, ползущих в ранах исполинского трупа, и не смог унять дрожь.
— Боги крадутся и ползут, — пробормотала Мелюзина. — Личинки гложут кости реальности. Черви вползают, черви выползают, черви игры в карты всякие знают, — последние слова прозвучали, будто детская песенка.
— Помолчи, — хрипло сказал Фабий. — Где мы? Куда ты меня привела?
— Никуда. Это лишь пустота между мгновениями времени, — он почувствовал ее руки на плечах. — Я думала, что ты захочешь это увидеть.
Фабий сжал веки, когда один из безликих гигантов с грохотом пронесся мимо, сотрясая его до глубины души. Ударная волна была такой, что в костях образовались микротрещины, а одно из легких сжалось, отчего старший апотекарий едва дышал. Хирургеон вопил в его голове, вливая стимуляторы в содрогающийся организм. Он чувствовал, как бешено колотятся сердца, сбиваясь с ритма. Вены вот-вот грозили лопнуть, а в живот словно кто-то вонзил глыбу льда.
— Забери меня отсюда… сейчас же, — выдавил он, охнув.
Спустя миг он оказался в цельном мире, где воздух пах дымом и паленой плотью. Земля под ногами подалась, и только тогда Фабий понял, что это не земля, а трупы, сваленные в груду, будто дрова. Он потерял равновесие и покатился вниз по жуткому склону.
Старший апотекарий рухнул на мостовую, выбив искры из потрескавшихся камней лезвиями хирургеона.
— Мелюзина, — зарычал Фабий, тяжело поднимаясь на колени. Он неловко поднялся на ноги, заметив, что броня вымазана в крови. — Где я?
— На Белегасте-Примус, — ответила ему дочь.
Фабий обернулся. Он слышал ее, но не видел.
— Разве ты не узнаешь его, отец? Мир для игр твоих детей. Ну, таким он был…
— Этот мир… был моим, — вздохнул Фабий, оглядываясь по сторонам. Он узнал название. То был один из первых миров, где во время долгого отступления с Терры он оставил кладки. Над разбитыми улицами вздымались подобные горам жилые здания. С вокс-проводов и кабелей свисали сотни тел, нанизанных, будто украшения на фестивалях. И еще больше трупов было свалено на улицах, будто их раскидали нерадивые рабочие, или лежали грудами у подножия рядами стоявших вдоль магистрали сокрушенных колонн и поваленных статуй. В воздухе стоял знакомый запах паленой психокости, смешанной с кровью.
— Что здесь произошло?
