Мы видели по телевизору множество ссор; мы видели разбитые стекла и двери; видели, как внезапно взрывались самолеты и автомобили; мы смотрели на дома, уничтоженные огнем, армии, счастливые семьи, злых людей, любовные письма, небоскребы и клады. Мы видели кровь на лицах, кровь, бившую фонтаном из перерезанных глоток и отрубленных голов; мы видели нескончаемые погони, когда сотни, тысячи машин преследовали друг друга, стремительно взлетая на виражах и сталкиваясь. Мы видали сотни тысяч несчастных людей, все время стрелявших друг в друга — мужчин и женщин, турок и иностранцев, усатых и безусых… Когда один фильм заканчивался и начинался другой, Джанан замечала: «Не думала, что парня так легко обманут». А когда кончался второй фильм, уступая место на экране темноте, она говорила: «Жизнь прекрасна, когда едешь куда-то» или «Не верю, неубедительно, но мне понравилось!». Засыпая с блаженной улыбкой после фильма с хорошим концом, она говорила: «Мне будет сниться счастливая семейная жизнь».

К концу третьего месяца наших путешествий с Джанан мы поведали, должно быть, около тысячи любовных сцен с поцелуями. Во время каждого поцелуя в автобусе всегда воцарялось безмолвие, независимо от того, куда мы ехали — в крошечный ли поселок, в дальний ли городок, и кто сидит в автобусе — крестьяне ли с корзинками, полными яиц, или служащие с портфелями. Иногда, глядя на Джанан, мне вдруг хотелось сделать нечто значительное, сильное, грубое. Однажды летней дождливой ночью мне удалось это, хотя я до конца не был уверен, что следовало поступить именно так.

Темный автобус был заполнен наполовину; мы сидели где-то посередине, а на экране, в чужом краю, где-то далеко от нас, лил тропический ливень. Я потянулся посмотреть в окно и, оказавшись совсем близко к Джанан, увидел, что на улице пошел дождь. Моя Джанан улыбалась мне, когда я внезапно поцеловал ее в губы, поцеловал так, как это делали в кино и по телевизору, — или мне казалось, что так. Я целовал ее, Ангел, а она отбивалась, но я целовал крепко, желанно и страстно, целовал ее в губы до крови.

— Нет-нет, милый, — сказала она мне. — Ты очень похож на него, но ты — не он. Он — не здесь…

Был ли розовый неоновый свет, осветивший ее лицо, отражением далекого, облепленного мухами, мерзкого рекламного щита «Тюрк Петрол»? Или то была невероятная заря другого мира? В таких случаях в книгах обычно пишут: «На губах девушки выступила кровь», а герои фильмов, что мы видели, после этого переворачивают столы, бьют стекла и врезаются на машинах в стены. А я, смущенный, ждал, пока на губах появится вкус поцелуя. Может быть, я утешал себя, сказав себе: на самом деле я не здесь, а если меня нет, то какая разница! Но когда автобус стало трясти сильнее, чем обычно, я почувствовал, что существую. Боль между ног усиливалась, мне хотелось вытянуться, а потом лопнуть, ослабев. Затем желание стало еще глубже; должно быть, оно превратилось в целый мир, новый мир. Я ждал, не зная чего, постепенно покрываясь испариной; на глаза наворачивались слезы, а я все ждал чего-то, и вдруг во мне что-то взорвалось, я ощутил блаженство, а потом все растаяло и исчезло.

Сначала мы услышали грохот, а затем — наполненное покоем мгновение безмолвия, что наступает сразу после автокатастрофы. Я увидел: на сей раз вместе с шофером разбился вдребезги и телевизор. Когда раздался страшный крик, я взял Джанан за руку и опустил ее на пол целой и невредимой.

Под проливным дождем я сразу понял, что ни мы, ни наш автобус особенно не пострадали. Два или три погибших пассажира и водитель. А вот другой автобус, с надписью «Моментальное путешествие», битком набитый мертвыми и умиравшими, опрокинулся вниз, на грязное поле, и сложился пополам, похоронив под собой водителя. Мы спустились на кукурузное поле, туда, куда он упал, и с любопытством, словно приближались к сумрачному центру жизни, зачарованные, подошли к автобусу.

Из разбитого окна пыталась выбраться девушка, ее джинсы и лицо были в крови. Она держала за руку еще кого-то. Мы наклонились и посмотрели — там был молодой мужчина. Он не мог даже двигаться. Не отпуская его руки, девушка в джинсах с нашей помощью выбралась наружу. Потом она наклонилась к руке и попыталась вытащить ее хозяина наружу. Но мы видели, что парня зажало никелированными поручнями и кусками жести, сложившейся как картон. Вскоре он умер, глядя на нас и на темный дождливый мир, перевернутый вверх ногами.

Кровавый дождь тек по липу и из глаз девушки с длинными волосами. Кажется, она была нашей ровесницей. Кровь смыло дождем, лицо порозовело, и на нем проступило выражение изумления — так изумляется ребенок, но не человек перед лицом смерти. Нам горько за тебя, бедная девочка… В свете огней нашего автобуса она посмотрела на мертвого юношу в кресле и сказала:

— Папа… Папа очень рассердится.

Она выпустила руку юноши, сжала ладонями лицо Джанан и стала гладить ее, как родную сестру.

— Ангел. В конце концов, я нашла тебя, в самом конце, под дождем, после стольких дорог.

Ее окровавленное прекрасное лицо было обращено к Джанан, и она с восхищением, тоской и счастьем смотрела на нее.

— Взгляд, следивший за мной всегда, взгляд, внезапно являвшийся мне и сразу исчезавший — мне хотелось искать его, — был твоим взглядом. Мы отправились в долгий путь, ночевали в автобусах, объездили много городов и читали, читали книгу, чтобы встретиться с твоим нежным взглядом, заглянуть тебе в глаза, Ангел.

Джанан, чуть изумленная, грустная и растерянная, но довольная скрытым смыслом этой ошибки, слегка улыбнулась.

— Улыбнись мне, — сказала умирающая девочка в джинсах. (Я уже понял, Ангел, что она умрет.) — Улыбнись мне, чтобы я еще раз увидела на твоем лице свет того мира. Напомни мне, какой жаркой была пекарня, куда я заходила на обратном пути из школы, чтобы купить лепешек, напомни мне, как весело я ныряла в море с пристани жарким летним днем; напомни мне первый поцелуй, первое объятие, ореховое дерево, на которое я забиралась; летний вечер, когда я забыла себя, ночь, когда от счастья кружилась голова, напомни мне постель и красивого парня, с любовью смотревшего на меня. Все эти воспоминания в другом мире, я хочу туда, помоги, помоги же мне, чтобы я была счастлива оттого, что меня становится меньше с каждым вдохом.

Джанан очень нежно улыбнулась ей. Над кукурузным полем стоял стон, неслись предсмертные крики.

— Вы, Ангелы! Как вы страшны! Как вы безжалостны и как прекрасны! Пока каждое слово, каждое воспоминание опустошает нас, превращая в прах, всё, что освещает ваш неиссякаемый пребывает в покое, вне времени. Поэтому с тех пор, как мы с моим бедным любимым мальчиком прочитали книгу, мы стали искать ваш взгляд, ждать его из окон автобусов. Ведь книга обещала, что чудесным будет тот миг, когда я увижу твой взгляд, Ангел, и теперь я знаю — это так. Миг перехода из одного мира в другой. Сейчас, когда я еще не там, но уже и не здесь, сейчас, когда я и там, и здесь, я понимаю, что это за миг, что это за выход, я понимаю, что такое покой, смерть и время — и какое это счастье. Улыбнись мне еще раз, Ангел.

Некоторое время я не мог вспомнить, что произошло потом. Что-то вроде состояния приятного опьянения, когда теряешь голову, а утром обычно говоришь: «В этом месте пленка обрывается»; со мной произошло что-то похожее. Помню, сначала пропал звук, я вроде бы видел, как девушка и Джанан смотрели друг на друга. Вслед за звуком, наверное, пропало и изображение, потому что я не запомнил ничего из того, что видел, все стерлось из памяти, не записавшись ни на какую пленку.