class="p1">Наступаю, готовый отчего-то вгрызться ему в глотку. Не отличался же кровожадностью раньше.

– Я видел Таню. Она выходила из твоего дома, Энцо. Расскажешь?

Прохожу на середину гостиной, отмечая, что здесь пахнет женщиной. И не просто рандомной, я отчетливо слышу запах духов своей жемчужинки. Он в ноздри въедается.

– Таня?

– Жемчужинка моя.

Боюсь обернуться и посмотреть в глаза Венченцо. Вдруг я увижу то, что не переварю до конца своих дней?

– И… Как она выглядит? Таня твоя?

– Хватит!

Подрываюсь вперед и хватаю Энцо за горло. Прямо как в фильмах показывают. На экране это выглядит забавно, жуя попкорн. А сейчас убить готов, когда еще несколько часов назад я был самым счастливым.

– Не было здесь твоей Тани!

– Врешь.

Отталкиваю брата. Открываю дверь в ванную, здесь снова пахнет ей. На кухне две пары кружки из-под кофе, в мусорном ведре ее платье.

Да, я полез и туда.

Гребаный ревнивый мудак. Влюбленный.

– Скажи, что она неудачно облилась кофе, а ты предложил ей переодеться… Ты не подглядывал, а Таня, случайно забрав твою любимую футболку, с обещанием вернуть ее в целости и сохранности, ушла.

Мой голос дрожит.

Перед стартовыми огнями во мне больше уверенности и силы, чем сейчас. Все привыкли видеть Майка Марино шутливым и радостным юнцом.

Знакомьтесь, перед вами другой Майк Марино. Ревнивый, жесткий и суровый. Полная противоположность тому, что люди видят на экранах, в пабликах, в соцсетях. Даже на треке.

– Прости, Майк.

Энцо опускает взгляд.

– Я заплатил четыреста евро, чтобы она со мной трахнулась. Ей нужны были деньги, а мне секс.

Сверху вниз через меня пустили ток. Раз за разом я будто умираю, при этом слова моего брата гудят в моих ушах как двигатель: не переставая и очень громко.

Смеюсь отчаянно.

– Врешь, да? Энцо, это ни черта не смешно. За это можно… И в челюсть дать.

Пусть я и не умею. Но накрутить его кишки на колесо – запросто.

– Деньги она положила в кармашек на замочке. Потайной такой. В сумочке ее. Там ты найдешь ровно четыре сотни. Три по сто и одну по пятьдесят. У нее на груди родинка. Вот здесь.

И показывает то место, где у Тани родинка. Ее может разглядеть только тот, кто видел жемчужинку… Голой.

– Платье я порвал. Пришлось дать ей одежду, чтобы Таня добралась до дома.

Дышать стараюсь, когда грудь сдавливает невидимыми ремнями. Потолок падает, стены сдвигаются. Никогда не страдал клаустрофобией, а каждая клеточка в теле бьется в дьявольской панике.

– И да… Минет она делать не умеет. Не научил, братишка?

Нет, драться я все же умею.

Набрасываюсь на младшего Марино и с пугающей жестокостью бью под дых, затем в челюсть. Винченцо скрючивается, из уголка его губ стекает кровь. На новый уровень меня закручивает, и я делаю еще удар.

– Сука! – ору.

– Не веришь, иди и посмотри ей в глаза.

И я иду. Вижу, как Таня избегает прямого взгляда, как смущается, робеет. Спрашивает меня про гонки, когда никогда ими не интересовалась, будто тему заминает.

Потом был секс. Самый грубый и животный. Я чувствовал себя отвратительно. Слишком глубокую рану оставила жемчужинка на сердце.

– Все… Поиграли и хватит.

Достаю деньги как в тумане и отсчитываю сотни.

– Сто, двести, триста… Тысячи евро хватит? Ладно, за последний минет еще соточку накину. Хотя он был не ахти, жемчужинка.

Блевать тянет от самого себя.

А Таня берет и считает кинутые деньги. Нет, она растеряна, напугана, но, черт, у меня на глазах она пересчитывает евро.

Это конец. В ее сумочке я ведь и правда нашел четыре сотни. Как и сказал Энцо: три по сто и две по пятьдесят.

– Проваливай, Марино, – глухо говорит.

Ей больно. И мне тоже. Здесь, в этой коморке, так пахнет предательством, что я не могу найти мало-мальски логического оправдания всему.

Винченцо оказался прав, хоть и прощения у него просить не собираюсь.

Подмигиваю, играть стараюсь. Разбиваясь в болиде об ограждение, я лучше себя чувствовал, нежели сейчас.

– Да ладно тебе, Таня. Мы неплохо провели время. Просто оно закончилось. Каждый получил что хотел. Не переживай, больше мы не увидимся.

Глава 17. Майк

Наши дни

Гран-при Австралии. Март

– Майк, не страшно садиться в болид после той страшной аварии? – журналистка тычет мне в рот микрофоном и натянуто улыбается.

Я на сцене. Рядом Эдер, и он в лучшей форме, нежели я.

Не знаю, сколько человек облизало сунутый мне микрофон, но я чуть отодвигаю его от себя. Надеюсь, мое лицо не выражало крайнюю степень брезгливости, ведь меня, по правде говоря, начало подташнивать, стоило представить количество слюней на мягкой ткани микрофона.

– Хороший вопрос, Мелинда.

Надеюсь, ручку микрофона протирают антисептическими салфетками. Я беру его в руки, уставившись на толпу фанатов. Здесь их будто миллионы собрались.

Перед глазами разбилась палитра, где красные, черные, синие и оранжевые цвета. Упс, не оранжевые, а цвет «папайя».

Пресс-дни перед практиками – это развлекательный контент. Куча встреч, фотографий. Все радостные, смеются.

– Думаю, любому человеку будет не по себе то место, где он, хм, чуть не сгорел. Но знаете, сколько открыток я получил с пожеланиями скорейшего выздоровления? Целый мешок!

Хочется обернуть все в шутку, как конфету со вкусом соплей в яркий фантик. Такие продавали в магазине в Лондоне, я купил попробовать.

Это вторая вещь, о которой сожалею. Первая – знакомство с Жемчужиной.

– Это так мило, Майк.

– Ты высылала? Помню, было одно сердечко розового цвета с огонечком в середине.

Толпа под ногами начинает смеяться.

Мы на жарящем солнце. Настоящее австралийское пекло, кожу рук неприятно покалывает.

– Нет. Алекс, может, это был ты?

– И не я. Но, кажется, твой менеджер Таня ходила по офису и спрашивала