продолжаю говорить с улыбкой. У меня настроение хорошее. Как бы озорное.

Делаю вдох, раскрываясь для колкого ответа.

Его нет. Я подрасстроился.

А потом в меня прилетает пощечина. Хлесткая. Все мозги всмятку, как от резкого торможения перед крутым поворотом.

Перед глазами растрескивается что-то, и надеюсь, это не мои глазные яблоки. Зрение для гонщика – это то же, что и ноги, и шея. Даже пресс не так важен, как умение видеть все за километр в дождь, туман и сумрак.

– Вот это у тебя рука. Тяжелая, – тру покрасневшее место. Оно онемело.

– Какой же ты…

Если она опять проклятиями будет сыпать, клянусь, придушу эту язву.

А она… Плачет.

Крупные слезы катятся по щекам, смывая румяна, или чем она красится? Ее большие прозрачные глаза словно делают надрезы в сердце, глубокие, как будто кровь сочится из них, падая на растоптанное самолюбие и эгоизм.

– Не надо, – прошу.

Руки тянутся к этой Эльзе, и я обнимаю ее. К себе прижимаю, чувствуя, как колотится Сибирское сердечко. Прикрываю веки, считая про себя, словно я на стартовой позиции, и один за другим гаснут огни.

Во рту пересохло, а чувство усталости сжимает каждую мышцу в моем теле.

Но отпустить Жемчужину?

Я… Скучал будто бы.

Oh, Mamma mia!

Глава 19. Таня

Никогда не летала на джетах, а тут целый мини-самолет в распоряжении команды. Ну как команды. На нем полетит только Майк, разумеется, его менеджер, Алекс, главный в «Стрелах» и… Я.

Отдельный гейт, крошечный трап. Улыбчивая стюардесса, которой Марино отвешивает какой-то комплимент, светясь, как сицилийское солнце. Мне кажется, я слышу скрип своих зубов.

– Боишься летать? – спрашивает Алекс и заходит в салон за мной, сразу кладет свои вещи на широкое кресло.

Майк занял место в другом конце самолета.

Наивная сибирская дурочка, которую он бросил полгода назад, кричит, чтобы я села рядом с итальянским пижоном.

А другая, уверенная в себе и независящая от прошлого, что свои вещи нужно поставить рядом с Алексом. Мы хорошо общаемся, у нас много общего. Я чувствую, что нравлюсь австрийцу. Да и он не скрывает этого.

Сама судьба говорит мне, чтобы я села рядом с Эдером.

И я сажусь, упрямо и долго смотря в глаза Майку. Его улыбка из радушной становится пластиковой. Волны его раздражения могут поднять самолет в воздух. Как же быстро меняется настроение итальянца! То обнимал, успокаивал, а теперь взглядом прихлопывает, будто я назойливая муха.

– Ты что-то спросил?

– Ты боишься летать? – повторяет вопрос.

Марино громко фыркает. Позер. Что не так с этим человеком?

– Немного. В моей жизни не так много полетов было.

– С новой работой перелетов прибавилось, да?

Акцент австрийца уже не кажется мне неправильным. Наоборот, придает Алексу изюминку. А особенная отстраненность, даже некая холодность делает из него загадочного парня. Хочется узнать о нем побольше. О нем и его прошлом.

– Ты прав. Перелетов стало чуть больше. Но я научилась расслабляться.

– Таня полна тала-антов, – слышим оба с другого конца самолета. А он не такой большой, чтобы мотор смог заглушить голос итальянца.

Я покрываюсь пятнами.

Даже с расстояния пары метров вижу самодовольную ухмылку Майка. Он еще и подмигивает. Это о нем я заботилась все недели, пока он восстанавливался после аварии? Ему приносила любимый кофе под протяжный недовольный вздох?

Ух, ненавижу!

– Кстати, Алекс, а зачем ты летишь в Рим? Насколько помню, твой дом под Зальцбургом. Мы перед Рождеством там отмечали… Рождество! – с наглым видом смотрит.

– Провожаю Татьяну, – без запинки произносит и словно не чувствует провокации Марино.

Мое имя, сказанное грубо из-за специфики немецкого языка, ласкает слух. Все же гонщики – стойкий народ. Их не пронимает ничего.

– А ты к Сильвии? Девушка твоя?

Лицо Майка меняется. Быстрый взгляд на меня, когда я почти успела отвернуться к иллюминатору, разъедает кожу. Резко перестала дышать. Это все полет, давление, страх высоты.

– К ней… Только она не моя девушка.

– Точно. Твое сердце свободно, – Алекс цитирует Майка и почему-то переводит взгляд на меня, – а мое вот, кажется, нет…

В салоне поднимается температура, и здесь становится как в сауне. Пилоты привычные к таким испытаниям, а я не особо. Кожу печет от взглядов парней, но мне хочется думать, что это из-за австралийского солнца. Говорят, там озоновая дыра над континентом, и без крема от загара выходить на улицу нельзя. А я выходила.

– Ну ты попал, братишка, – отвечает весело. Правда, часто перекладывает ногу с одной на другую и поджимает губы несколько раз в минуту.

Когда в салоне наступает тишина, я пробую прикрыть глаза и отключиться. Столько всего произошло за последние дни, что мне жизненно необходимо перегрузиться.

Слышу шаги стюардессы, дыхание всех сидящих рядом. Боже, с нами же еще летят три человека, а эти двое устроили публичные радиопереговоры, которые будет перемалывать весь мир еще несколько недель подряд.

Только после того, как самолет набрал высоту, Эдер поворачивается ко мне. Чувствую его дыхание, словно он в паре сантиметров от меня.

– Воды? – спрашивает. – Из-за сухого воздуха и перепадов атмосферного давления организм обезвоживается. Врачи рекомендуют пить воду в самолетах, чтобы восстановить ресурсы.

– Спасибо за заботу.

Киваю.

Алекс отстегивает ремень безопасности и идет к стюардессам, хотя больше чем уверена, можно вызвать их сюда.

– Какой он чуткий, – слышу знакомое бурчание и прикусываю внутреннюю сторону щек, чтобы позорно не засмеяться.

Нахмуренный Марино прожигает шторку, за которой скрылся Эдер. Выглядит при этом… Ревниво. Тут же стряхиваю это ощущение. Буквально. Я трясу головой.

Сильвия. У него есть Сильвия. Красивая длинноногая брюнетка. Не его девушка. Лишь та, с которой он… Что-то делает.

– Это что, не чуткость? – с обидой спрашивает.

– Ты не знаешь, что такое чуткость?

Майк отворачивается, ругаясь себе под нос.

Если бы не его эгоизм и те деньги, что он дал мне за проведенное вместе время, мы могли быть еще вместе?

Мне нравятся его шутки, его очарование. Он даже когда