и обыск длились до трёх часов ночи. Когда Виктор Глебович вернулся домой, дочь спала. Он подошёл к кровати, посмотрел на Жанну, но не удержался и тронул её за плечо. Жанна испуганно открыла глаза: «Что случилось?». «Ты знаешь, кто убил Веру?» «Кто?» Виктор Готлибович назвал фамилию Щербакова. «Нет, нет, это неправда, тебе наговорили на него!», — закричала Жанна. «Это — правда, он убил Веру и Лену, и других… я только что был понятым при его аресте. Он во всём признался» Жанна уткнулась в подушку и заревела в голос.

ГЛАВА 13. БЕГ ПО ЗАМКНУТОМУ КРУГУ

Он узнал её сразу, как только она вошла. Он ждал её давно, но не знал, в каком образе она явится: скорее всего, в лице блюстителя порядка — в форме с погонами, или бетонной плиты, случайно свалившейся на голову, а, может, скрипа тормозов и тяжести, от которой хрустит грудная клетка и прерывается дыхание. Он знал, что расплата его не минует. И она явилась в образе семнадцатилетней девчонки с серыми глазами и с модной, запутанной ветром стрижкой. Да, это была та, вторая, он и имени-то её не помнил, а, может, и не знал вовсе. Они были подругами: эта, с испуганными глазами, и та, глаза которой уже никогда не примут никакого выражения. Его последняя жертва. Девушка тоже узнала его сразу, хотя старалась не показать виду — актриса из неё вышла бы никудышная. Он знал, что она не одна, никак не могла прийти одна, хотя… может быть, случайность, бывает же такое. Он заметался по комнате, подбежал к окну и тут услышал тяжёлые шаги у двери. Всё. Неужели он понял это только сейчас? Последнее время он плохо спал. Не то чтобы мучила бессонница или посещали тени убиенных. Нет. Он и сам не знал, что с ним такое, но жена будила его по несколько раз за ночь: он скрипел зубами, кричал во сне, размахивал руками. Что ему снилось — не помнил совершенно. Днём старался выглядеть прежним, хотя бы внешне, на людях. Это ему частично удавалось, а вот дома…

Ирина не могла не заметить резкой перемены в муже, она стала нервной, закатывала ему скандалы и всё чаще появлялась на работе с тщательно запудренными синяками на лице. Между тем время шло, будущий ребенок будил маму по ночам то резкими толчками, то приступами тошноты, она просыпалась и часто не обнаруживала мужа дома. Она бродила по пустым комнатам, плакала над кроваткой дочери, чувствуя, что ушло из её жизни что-то доброе и чистое, а на семейную жизнь её наплывает облако густой вязкой грязи. Она чувствовала это физически: женщина, готовящаяся к материнству, прозорлива и чутка сердцем вдвойне. Однажды она видела, как муж возвращался домой среди ночи: подошёл к калитке, оглянулся, вошёл во двор, оглянулся опять и крадучись, словно в чужой дом пришёл, начал пробираться к крыльцу. Потом он что-то искал в кладовке, долго мылся на кухне, гремел кастрюлями. «Ладно, главное, что жив», — подумалось Ирине, но легче на душе от этой мысли не стало. Она была дома, когда вошла эта девчонка. Уловив перемены в лице мужа, усмехаясь внутри, подумала: «Соперница?». Нет, сердце на сей счёт оставалось спокойным. И вдруг следом вошли эти трое в штатском. А ещё через некоторое время она узнала, что её муж — нет, этого не может быть, только не это! — её муж, отец её будущего ребенка — и есть убийца, о котором последние месяцы только и говорит весь город. Она и сама не однажды беседовала с ним об этом, особенно после гибели соседской девочки Веры. Никогда, никогда в её жизни она не смогла бы в это поверить, если бы не лежала сейчас на столе куча оружия, если бы не тикали часы, снятые с одной из жертв. Она вдруг вспомнила: шапка, та шапка, которую он подарил ей весной, — она тоже с убитой? Нет, тогда была только весна, а убийства начались летом. Но, значит, и её мужчина, как тот, первый? Господи, за что же ей такое наказание? Она-то ни в чём не повинна ни перед богом, ни перед людьми, ни перед будущим ребёнком. Ребёнок, сынок, дочка… Дитя убийцы. Нет, не будет этого. Никогда.

…А он рассказывал, рассказывал. Про всё. Про всех. Подробно. Потом длился обыск, в дом втиснулась тишина, которую нарушали редкие реплики. Он, убийца, сидел на табуретке и думал. О чём? Может быть, он вспоминал, как это случилось с ним впервые? Та была совсем ещё ребёнок, упрашивала, умоляла: «Ну не надо, ну, пожалуйста, ну миленький…». Девушка не кричала, не плакала, не угрожала. Она просто не знала, как при этом нужно себя вести. Он догнал её в аллее — она почему-то шла одна, хотя было уже поздно, — схватил за волосы и затащил в кусты. Он не бил её и убивать не собирался. Ему нравилась её покорность, ощущение власти и вседозволенности. Девчонка убежала: неподалёку послышались голоса, он ослабил руки, и жертва выскользнула. В тот вечер подобной возможности более не представилось, потому что навстречу попадались только пары, но с тех пор он стал выслеживать одиноко идущих по ночному городу женщин. Бывало, что какие-то из них сопротивлялись, а некоторые соглашались сами, но никто из жертв не обратился в милицию. Даже та девчонка, самая первая: он видел её потом в городе, но она его, правда, не узнала. То ли боялись, то ли стыдились, то ли просто не хотели лишних неприятностей.

Воспоминания о Наташе, первой его любви и первой измене, со временем стирались, заменялись другими впечатлениями, жизненными заботами. Появилась Ирина. Но воспоминания о той, первой, наведывались всё чаще, особенно по ночам. Он понял, что можно говорить ласковые слова не только от любви, но и от ненависти: ведь та девчонка, называя его миленьким, наверняка ненавидела его самой лютой ненавистью. А если так, то существует ли она, любовь, вообще, и что стоят те самые человеческие чувства, которые принято называть светлыми? А, может, всё это — ложь и обман? Вот там, на кровати, сидит его мать. Разве есть у человека что-то более святое? Но он не чувствовал этой святости в душе, во всяком случае, сейчас. Разве что лишь тогда, когда был совсем маленьким. Отец, который учил относиться к женщине, как к вещи, это он тогда… первый… про его Наташу… Сейчас он сидит, сгорбившись, и иногда проводит ладонью по плечу матери. Ложь, всё ложь… Жена… о ней