не хотелось думать совсем. Вздрогнул: как отреагирует сестра? Чувства к сестре, оставшиеся с детства, сдавили сердце. А, впрочем, переживёт: у неё теперь — своя семья, в муже Галина души не чает и никого вокруг не видит.

Молоток, которым серийный маньяк совершал свои убийства (из материалов уголовного дела)

На запястьях щёлкнули наручники. Мать зарыдала в голос. Он оглянулся. В последний раз, наверное. Пошли. Мимо кладовки, его тайника: здесь лежала ночная одежда, плащ-палатка, молоток, отсюда лестница вела на чердак. Интересно, а если бы взяли его не так, не врасплох, смог бы он хотя бы гранату бросить? Жалко всё-таки — дом бы разнесло, черёмуху под окном разворотило. А вдруг дома оказалась бы дочка, точнее, падчерица — беззащитное, преданное и нежное существо, которое он любил, кажется, по-настоящему. Впрочем, сейчас она ничего не поймёт, а потом… Что будет с ней потом, его не очень-то волновало. Вот что будет с ним? А… будь что будет. Безразлично. Во всяком случае, корчить из себя сумасшедшего он не собирается. И врать — тоже. Что толку? Всё равно уже признался в содеянном. Назад пути нет.

Слава богу, что ночью арестовали — хоть толпы свидетелей нет. А, нет, вон там стоит кто-то, наблюдает, как выводить будут. Звон стекла, видимо, камень в окно бросили. И нет никого. Убежали. Улица пустынна. Лишь тень перемежается со светом да колышется фонарь на противоположном доме. Интересно, как обнаружили Лену? Ту, последнюю. Он будто чувствовал, что возьмут сегодня, и носа на улицу не показывал. Думал ещё погулять, но быстро эти оперативники сработали. Хотя могли бы и раньше. Он, собственно, не медлил да и не прятался особо, хотя и на вид себя не выставлял.

Провезли мимо дома Веры. Свет погашен. Интересно, знают уже её родные или нет? Наверняка знают: слухи всегда идут чуть впереди событий. Вспомнил, как он входил в этот дом в последний раз. Во второй. В первый раз было, когда вызывал Веру. А тогда, на похоронах, никто не обратил на него внимания. Да и с какой стати? Мало ли кто заходил… А ведь был один свидетель, который видел, как они разговаривали с Верой там, в парке. Но не выдал. Интересно, почему? Видимо, не подумал, что это дело рук его, убийцы. Парня, кажется, Олегом зовут или Костей. Точно, Костя. Ирина рассказывала, что когда-то давно они жили по соседству и между ними даже были какие-то душевные отношения. Он тогда испугался, что его возьмут тут же, но свидетель свидетелем быть не захотел. А сам он — попади в аналогичную ситуацию — пошёл бы в милицию? Да ни за что! Не наше дело, а там — хоть трава не расти. Неужели Ирина не замечала ничего? Не догадывалась?

Что его ждёт дальше, в подробностях он не думал. Как оно ТАМ, знал понаслышке, догадывался о том, как к подобным ему относятся в преступном мире, узнавал, интересовался: мало ли что, от сумы да от тюрьмы, как говорится… Но страха перед всем этим не было: страх, давящий, не дающий жить, дышать, спать и есть, отступил, расплавился, расплавляя при этом желание жить, просто существовать, ощущать себя частицей этого бесконечного мира. Он остался один, сам по себе. Его, собственно, не было, весь мозг заполнила гнетущая тоска: его, волка, убегающего от погони, поймали и заключили в безвоздушное пространство, где не хотелось и не ощущалось ничего.

Первую ночь в камере он спал, как убитый.

ГЛАВА 14. КРУГИ НА ВОДЕ

Город поглотил слух об аресте убийцы, как небо поглощает молнию. И как после раската грома вдруг хлынет обильный дождь, тотчас же понеслись потоки подробностей: начали отыскиваться свидетели, люди, знающие убийцу долгие годы, учившиеся с ним в одном классе или работающие в одном забое. Вдруг вспомнилось, как он — то ли в шутку, то ли всерьёз — говорил, что убил, и даже рассказывал некоторые подробности. Тогда смеялись и не верили, а теперь вспомнили. Девушки вспоминали, как он заговаривал с ними, назначал свидания, но они всё никак не могли прийти, а теперь вот оказалось… Им сочувствовали, их жалели, на них смотрели, будто на потенциальных жертв, перемалывали подробности, как мельничные жернова перемалывают зёрна. Новости летели одна за другой, словно камни, оставляя после себя круги негодования, недоумения, боли и злобы.

Но всё это практически уже не касалось убийцы. Для него завершился определённый этап жизни, кончилось его везение, которое порождало временное чувство превосходства над жизнью, и настал час… переосмысления? Поздно было всё. Осознавать, раскаиваться, надеяться, строить планы. Поздно было жить. Временами он вспоминал своё прошлое, как альпинист, идущий в связке: сорвался один и всех утянул в пропасть. Он знал это, но знал и другое: рано или поздно он должен сорваться. А связка, близкие люди, с которыми он делил всё — детство, юность, любовь, — думал ли он о них? Сейчас — да, пытаясь представить, что происходит с ними. Теперь, когда он был надёжно укрыт от расправы бетонными стенами, там, на свободе, за совершённое им отвечали они. Одна отвечала за то, что родила его, вдохнула в него жизнь и отдала ему всё, что могла, другая — за то, что полюбила, вошла в его дом, носила под сердцем его дитя…

Ирина чувствовала, что существу, которое должно появиться на свет, её части, её кровиночке, не суждено жить. Даже если ребёнок родится, то потом, через много лет, непременно найдётся «добрая душа», которая укажет ему место в жизни. Да и вправе ли она иметь ребёнка от человека, лишившего жизни и счастья стольких людей? О будущем не думалось вовсе. Несчастье, так неожиданно свалившееся на неё, сломало Ирину полностью. Ненависти человеческой она не чувствовала, но, ловя на себе жалостливые взгляды знакомых, жила словно под какой-то невыносимой ношей, которая гнула её всё ниже и ниже. Она решилась на убийство собственного ребёнка, биение сердца которого всё явственнее ощущала под собственным сердцем.

В гинекологическом отделении, куда она пришла со своей бедой, приняли сразу. Отчасти потому, что история не прошла мимо, отчасти оттого, что многие Ирину здесь знали: жила-то по соседству. В отделении никто из больных не знал, кто она такая. Персонал же, зная, относился с сочувствием. А тут ещё начались осложнения после искусственных родов…

Однажды в палату поступила новенькая. Адаптировавшись, она тотчас же завела разговор о происшедших недавно в городе событиях. Подводя