Имеется, впрочем, и дополнительное возражение против цензуры: даже откровенная порнография принесет меньше вреда, если открыто признавать ее таковой, чем когда она начинает привлекать своей загадочностью и умолчанием о ней. Вопреки закону, практически всякий более или менее обеспеченный мужчина в юности наверняка рассматривал непристойные открытки и гордился тем, что ими обладает, поскольку их непросто добыть. Приверженцы традиционных взглядов убеждены, что такие открытки чрезвычайно вредны для общества, но вряд ли кто-то из них признается, что они травмировали его самого. Разумеется, эти открытки возбуждают в мужчине преходящую похоть, но у любого сексуально здорового мужчины возбуждение возникает регулярно – не по одной причине, так по другой. Частота, с которой мужчина испытывает желание, зависит от его собственного физического состояния, тогда как случаи возбужденности обуславливаются социальными условиями, для него привычными. Скажем, ранним викторианцам было достаточно увидеть женские лодыжки, а современному мужчине уже подавай обнаженное бедро. Это лишь веяния моды в одежде. Войди в моду нагота, она перестала бы нас возбуждать, и женщинам пришлось бы, как это заведено у ряда дикарских племен, надевать одежду, чтобы сделаться сексуально привлекательными. Те же соображения распространяются на литературу и изображения: то, что захватывало воображение в Викторианскую эпоху, оставляет мужчин более трезвой эпохи совершенно равнодушными. Чем разумнее ограничения сексуальной привлекательности, тем меньше усилий требуется для эффективного привлечения противоположного пола. Девять десятых привлекательности порнографии сводятся к непристойному отношению к сексу, внушаемому моралистами нашей молодежи; всего одна десятая физиологична и возникла бы так или иначе, что бы ни гласил закон. На этом основании, хотя многие со мной не согласятся, я утверждаю, что нет нужды ни в каком законе, регулирующем непристойные публикации.

Табу на наготу является препятствием для формирования разумного отношения к сексу. Применительно к маленьким детям это сегодня признают многие специалисты. Дети должны видеть друг друга и родителей обнаженными, когда это происходит естественным образом. На определенном коротком этапе, обычно около трех лет, ребенок интересуется различиями между своими отцом и матерью и сравнивает родителей с собой и своей сестрой, но этот период быстро заканчивается, а потом он проявляет к наготе не больше интереса, чем к одежде. Если же родители не желают показываться детям обнаженными, у ребенка неизбежно сложится ощущение, что здесь есть какая-то тайна, и благодаря этому ощущению сформируются представления о благопристойности и неприличии. Имеется всего один способ избежать непристойности – это отказаться от тайн.

В пользу наготы говорят также важные соображения медицинского характера – при подходящих обстоятельствах, конечно; скажем, прогулка на свежем воздухе в солнечную погоду. Солнечный свет, попадая на голую кожу, оказывает исключительно полезное воздействие. Более того, любой, кто наблюдал за детьми, что резвятся на воздухе без одежды, наверняка поражался тому, что эти дети ведут себя свободнее, естественнее и грациознее, нежели когда они одеты. То же самое относится и к взрослым. Подходящее место для наготы – свежий воздух, солнце и вода. Если социальные условности позволят, нагота вскоре перестанет вызывать сексуальное возбуждение; мы все будем чувствовать себя лучше, мы станем здоровее под воздействием воздуха и солнца на кожу, а наши стандарты красоты подстроятся под стандарты здоровья, поскольку будут охватывать тело целиком, а не одно лицо. В этом отношении следует вспомнить и похвалить практики древних греков.

В преобладающем большинстве сообществ наблюдается любопытное двоякое отношение к любви: с одной стороны, это главная тема поэзии, романов и пьес; с другой стороны, ее полностью игнорируют ведущие серьезные социологи и о ней предпочитают забывать, составляя схемы экономических или политических реформ. На мой взгляд, подобное отношение ничем не оправдано. По-моему, любовь – одно из важнейших явлений в жизни человека, и я готов осудить любую систему, которая без необходимости мешает ее свободному развитию.

Любовь, если употреблять это слово корректно, вовсе не сводится к обозначению любых отношений между полами, она характеризует лишь те, которые подразумевают сильные эмоции и представляют собой сочетание физиологии и психологии. Такие чувства способны достигать чрезвычайной интенсивности. Вспомним, к примеру, «Тристана и Изольду»[70]: опыт этой пары соответствует личному опыту бесчисленного множества мужчин и женщин. Умение художественно выражать эмоцию любви встречается редко, но сама эта эмоция – по крайней мере, в Европе – вполне распространена. В одних сообществах ей поддаются чаще, нежели в других, и, полагаю, это зависит не от человеческой природы, а от принятых условностей общежития и соответствующих институций. В Китае не принято говорить о любви, о ней вспоминают лишь тогда, когда рассказывают о злокозненных наложницах, сбивавших с пути праведного императоров; традиционная китайская культура отвергает все сильные эмоции и утверждает, что человек при любых обстоятельствах должен мыслить рационально. В этом она обнаруживает сходство с европейской культурой начала восемнадцатого столетия. Но у нас за плечами романтическое движение, французская революция и Великая война, и мы понимаем, что роль разума в человеческой жизни отнюдь не главенствующая, что бы там ни думали на сей счет при королеве Анне[71]. Вдобавок сам разум частенько нас подводит, о чем свидетельствует психоаналитическое учение. Три основных и предельно рациональных занятия современного человека – это религия, война и любовь; все они сверхрациональны, но любовь при этом не антирациональна: я хочу сказать, что разумный человек может наслаждаться этой эмоцией. По причинам, которые рассматривались в предыдущих главах, в современном мире присутствует известный антагонизм между религией и любовью. Не думаю, что этот антагонизм непреодолим; он возник лишь вследствие того, что христианская религия, в отличие от ряда других, восходит к аскетизму.

Впрочем, в современном мире у любви есть другой враг, более опасный, чем религия, и он поклоняется работе и экономическому успеху. Принято считать, особенно в Америке, что человек не должен позволять любви вмешиваться в его карьеру, а если все-таки позволяет, значит, он глупец. Но тут, как вообще во всех человеческих делах, необходим баланс. Будет глупостью (хотя в некоторых случаях может оказаться трагическим героизмом) целиком жертвовать карьерой ради любви, но такая же глупость (и никак не геройство) жертвовать любовью ради карьеры. Тем не менее, так происходит, причем повсеместно и неизбежно, ибо наше общество строится на универсальном стремлении к деньгам. Возьмем в качестве образца типичного делового человека наших дней – лучше всего в Америке: едва повзрослев, он посвящает все мысли и отдает все силы борьбе за финансовый успех, остальное является для него не более чем мимолетным досугом. В юности он порой удовлетворял свои физические потребности с проститутками; затем женился, но у них с женой принципиально разные интересы, из-за чего эти двое никогда не сближаются по-настоящему. Он приходит домой поздно вечером, уставший от конторской работы; встает рано утром, еще до того как проснется жена; в выходные он играет в гольф, потому что физические упражнения необходимы для поддержания формы в схватке за деньги. Интересы жены кажутся ему сугубо женскими, он их одобряет, но не пытается сделать общими. У него нет времени ни на стороннюю любовь, ни на любовь в браке, хотя он может, конечно, иногда навещать проституток – когда уезжает из дома по делам. Его жена, вероятно, остается сексуально холодной по отношению к нему, поскольку ему некогда ее соблазнять. Подсознательно он недоволен своей жизнью, но не понимает, почему. Он заглушает свою неудовлетворенность – в первую очередь, работой, а также прибегает к иным, менее допустимым способам, например, через садистское удовольствие от просмотра призовых боев или от преследования радикалов. Его жена, в равной степени неудовлетворенная, находит утешение во второразрядной культуре и блюдет добродетель, осуждая всех, кто живет свободно и весело. Так отсутствие сексуального удовлетворения у мужа и жены превращается в ненависть к человечеству, замаскированную под восхваления общественного мнения и стандартов нравственности. Это положение дел в значительной степени проистекает из неверного представления о наших сексуальных потребностях. Святой Павел говорил, что сексуальные контакты возможны лишь в браке, и в этом его поддерживало большинство христианских моралистов. Отвращение к сексу их ослепляло, затмевая более утонченные проявления сексуальной жизни, и в результате те, кто пострадал от этого учения в юности, выходили в мир, не ведая о своих безграничных возможностях. Любовь есть нечто гораздо большее, чем желание половой близости; это основной способ избавления от одиночества, которое преследует многих мужчин и женщин на протяжении большей части их жизни. Среди людей глубоко укоренился страх перед равнодушным миром и потенциальной жестокостью окружающих; налицо тоска по близости, часто скрываемая за грубостью, хамством или хулиганским поведением мужчин и за истериками и придирками у женщин. Страстная взаимная любовь спасает человека; она разрушает прочные стены эго, конструируя новое существо из двух одиночеств. Природа не предусмотрела для человека одинокой жизни, ведь люди не могут выполнять свое биологическое предназначение самостоятельно, без помощи другого; а люди цивилизованные не в состоянии полностью удовлетворить свои сексуальные потребности без любви. Инстинкт заставляет нас искать удовлетворения в полноценных отношениях, когда физическое сочетается с психическим. Те, кому не повезло познать истинную близость и подлинное товарищество счастливой взаимной любви, упускают лучшее, что способна подарить жизнь; подсознательно, если не сознательно, они это понимают, и неизбежное разочарование побуждает их к зависти, жестокости и насилию. Поэтому воздание должного страстной любви видится важной задачей для социологов, ибо без такого опыта мужчины и женщины не смогут полностью самореализоваться и проявлять в отношении мира ту душевную щедрость, в отсутствие которой их общественная активность наверняка окажется вредной.