обрадовался, но сразу же разъярился.

— Алевтина! — закричал он и затряс меня за плечи. — Ты где была?! Как ты

смела?! Что на тебе за одежда?! Ты вообще думаешь о нас, или только о себе?!

Я безвольно стояла.

— Давай, давай, — бесцветным голосом сказала я ему. — Пинай труп. Это так

весело.

Папа остановился и отпустил меня. Я поплелась к себе в комнату, мимоходом

взяла тот самый календарик и упала на кровать. Повертела календарик в руках. На

следующий год. Конечно. Как я умудрилась не посмотреть? Мне захотелось скомкать

его и забросить подальше. Но вместо этого я сунула календарик под подушку. Зачем

— сама не знаю. Наверное, на память. Папа какое-то время постоял в коридоре.

Потом зашел ко мне в комнату и злобно прорычал:

— Неделя домашнего ареста! Ни шага за порог!

— В понедельник мне в школу, — безразлично сказала я.

— К черту школу! — рявкнул папа.

Ничего себе!

Папа достал мобильник и набрал номер. Наверное, мамин. Он вышел в коридор,

но мне было хорошо слышно.

— Алло, — говорил папа. — Нашлась. Отбой. Не знаю, страдает. Какая еще

любовь?!

Много они понимают.

А папа говорил:

— Приезжать обязательно? Без этого никак? Хорошо, я поеду. Ты там не нужна?

Едь сюда. Да, я позову Сашку, она посидит.

Папа зашел в комнату, стоял на пороге, вздыхал и царапал пальцем обои. Потом

сказал:

— Мне надо съездить к коттеджу. МЧС требует объяснительную. Мама едет сюда.

Я позвал Сашку.

Я села на кровати и посмотрела на него.

— Пап, в жизни всегда так? Теперь все время будет плохо? — вдруг с отчаянием

спросила я.

Папа подошел и крепко обнял меня. Я заплакала. Он непонятно шмыгнул носом и

сказал:

— Глупая, — и погладил меня по голове. — Не расстраивайся. Держись. Мне надо

ехать, — на пороге он снова остановился и грозно сказал, показывая на меня

пальцем: — Неделя домашнего ареста!

— Слышала, — всхлипнув, произнесла я.

Сашка примчалась непонятно радостная. Потом хлопнула входная дверь — ушел

папа. Сашка глянула в сторону двери, потом повернулась ко мне и весело сообщила:

— Тин! Ты теперь герой! Твою фотку показывали по новостям!

— Федеральным? — попыталась пошутить я.

Сашка махнула рукой:

— Ты что, местным! Тебя искало МЧС. Вот это было круто! Меня тоже

показывали. Ну, точнее, я по телефону им сказала, что дозванивалась до тебя

около четырех, но потом связь пропала.

У меня застучало сердце — получается, появилась маленькая, но надежда. Я

сказала Сашке:

— Интересно, может, Игнат видел новости, и поймет, что я не специально

опоздала?

Сашка грустно сказала:

— Значит, вы все-таки не встретились.

Я посмотрела на нее, кусая верхнюю губу. И сказала тихо:

— Тебе нужен календарик на следующий год?

Домашний арест для меня — это когда никто не следит, но врать невмоготу. Я

не обманывала папу — честно сидела дома. Хотя когда к нам кто-то приходил или

дозванивался, с готовностью говорила:

— Папа посадил меня на хлеб и воду.

Папа злился:

— Не надо передергивать.

Домашний арест — это когда можно посмотреть миллионы фильмов, но их смотреть

не хочется. Когда тебя ждут тонны книг, но и они становятся неподъемным грузом.

Зато ты знаешь, сколько полос обоев у тебя в комнате, кафелин в ванной, где на

оконном стекле находится пятно от краски, которой красили подоконник. Когда ты

учишься смотреть то на пятно, то сквозь него. Когда смотришь сквозь него на

улицу, а там никого нет.

Еще домашний арест — когда точно знаешь, как выглядят твои коленки. И, когда

с силой упираешься в них лбом, поодиночке — то о правое колено, то о левое,

можно какое-то время ни о чем не думать.

А если думать… То во время домашнего ареста много думается об общемировом.

Как они там, в космосе? Как они там, под водой? Как мы здесь, на земле?

Море было в метре от меня, но нас разделяла высокая непроходимая стена. Она

глушила все звуки, и время становилось ватным, податливым. Из него можно было

лепить, как из пластилина. Я лепила имя «Игнат», а потом сворачивала пластилин в

один разноцветный ком. Все смешивалось, мне становилось страшно.

_— Иногда_почему-то_становится_так_страшно,_просто_так…_Ни_из-за_чего…

А_потом_проходит._Мне_кажется,_это_потому,

что_мы_висим_во_вселенной_таким_шариком,_и_он_сам_по_себе,_и_никого_у_него_нет..

_Тебе_бывает_страшно,_Игнат?_

_— Я_боюсь_что-то_забыть._Мне_кажется,_если_я_забуду,_то_растворюсь_сам.

Исчезну,_как_будто_бы_меня_и_не_было._

_— Но_ты_ведь_не_исчезнешь?_Скажи!_Ты_ведь_не_исчезнешь?…_

В субботу вечером мама и папа вернулись домой. И все воскресенье они не

отходили от меня ни на шаг.

Мама смотрела на меня сочувственно.

Папа тоже мучился.

После первого дня я сказала:

— Одного дня достаточно.

Папа сказал отчетливо:

— Нет.

И я поняла, что это окончательное нет, это нет на всю неделю. Тут он не

отступится. Это дело родительского принципа.

Без мобильника мне было даже неплохо. Потому что я не сразу узнавала о

школьных новостях (Сашка звонила бы на переменках), а они сваливались на меня

ворохом, россыпью конфетти, когда Сашка приходила. И они казались такими

важными, все эти новости. Кого вызывали, кто поскользнулся на пороге, кто

опоздал.

— Как, как она сказала? — с азартом переспрашивала я.

— Кто не выучил стихотворение, тот остается на следующий день! –