Мне было невыносимо стыдно. Если бы присказки воплощались в жизнь и можно было на самом деле провалиться сквозь землю, я оказалась бы ниже самой глубокой шахты Донбасса.

Амбулатория, где теперь трудилась Тамара, открывала врата в рай прогульщика. Там выдавались справки о болезни, двух видов: ОРВИ и ОРЗ — и освобождения на десять дней от физкультуры. Чтобы получить заветную бумажку, достаточно было пожаловаться на головную боль, похлюпать носом, предварительно понюхав канцелярский клей, и предъявить градусник, натертый о колено.

Термометрами заведовала Люба: выносила из процедурной в коридор в майонезной банке и раздавала больным. Она никогда не следила, держишь ты градусник под мышкой или трешь о штаны, как эбонитовую палочку.

— Гм-м… Горло спокойное, — говорила Тамара, но все равно оставляла дома на несколько дней: — Посачкуешь недельку.

Однажды Танька Капустнова откусила кончик термометра. У Таньки была привычка грызть ручку, когда она задумывалась. Напротив банкеток для ожидания в коридоре висели стенгазеты. Вирусы и микоплазмы. Бациллы и спирохеты. Трихомонады и лямблии. Палочка Коха и реакция Вассермана. Нарисованные плохими фломастерами эллипсы и овалы в чашке Петри — роение смертоносных микробов. «Вымою и съем!» — сообщал кособокий Степашка с плаката, держа в лапах большую, едва не с него самого размером, оранжевую морковку. «Муха села — есть нельзя». Перечеркнутое крест-накрест яблоко.

Танька смотрела, смотрела на настенную агитацию — и вдруг куснула градусник с тупого конца. Она и сама не поняла, что произошло.

Стекло с легким хрустом треснуло, раскрошилось в зубах. Танька с круглыми от ужаса глазами стала выплевывать осколки. Разбитый градусник она машинально положила на край кушетки. На клеенчатое сиденье побежали серебристые шарики. Они были очень красивые, как бусины, блестели и переливались.

Танька кинулась собирать, но шарики делились надвое, натрое, разбегались из-под пальцев и крошечными горошинками утекали на пол.

От фельдшера вышла тетка с флюсом и, ничего не видя перед собой, побрела к выходу.

— Следующий! — донеслось из кабинета.

Очередь была Танькина, но она словно окаменела, застыла, как истукан, и не двигалась с места.

— Нет, что ли, никого?

Тамара выглянула в коридор и увидела бледную Таньку над россыпью ртутных горошин.

— Не трогай, — оценила она ситуацию. — В сторонку отойди.

Танька на ватных ногах пересела на соседний диванчик. Тамара толкнулась в дверь к медсестре:

— Люба, грушу мне, срочно.

— Большую, маленькую? — Медсестра не видела ЧП и не поняла зачем.

— Маленькую давай, выбрасывать все равно.

Тамара склонилась над кушеткой и с помощью резиновой груши стала собирать ртуть. Раз — и шарик, втянутый хоботком, исчезал. Очень ловко. Через несколько минут на сиденье не осталось ни капли. Она заглянула под диванчик и поймала еще несколько убежавших горошин.

— А в мое детство ртутью играли, да, — сказала Люба. — Представляете, у одного мальчика во дворе был такой стеклянный лоток типа противня и банка с ртутью. Мы выливали туда ртуть и гоняли палочками, будто это хоккей. А потом обратно заливали.

— Дозвонись Цареву, попроси, чтобы утилизировать помог. Завтра вместе с анализами передадим. И осколки, Люб, еще нужно собрать. Следующий-то кто? — закончив с устранением последствий, спросила Тамара.

И Танька поплелась в кабинет.

На свадьбы и похороны у нас собирался весь поселок. В просторном институтском буфете-столовой сдвигали столы в большое каре. Со склада химлаборатории приносили неофициально отпущенную начальством канистру спирта; в буфете скупались сардельки, голубцы, солянка, морская капуста и кабачковая икра; плюс каждый приносил снедь из дома — кто лука пучок, кто кило яблок. На стол метались банки маринованных грибов, земляничного варенья, рябинового вина и прочих даров подмосковной природы. По договоренности буфет предоставлял посуду — тарелки, стаканы, бокалы для сока, алюминиевые вилки, — а также разносчицу и судомойку.

Начиналось застолье. Сначала чинно, когда все друг к другу по имени-отчеству: Георгий Вениаминович, Илья Ильич, Софья Львовна… церемонно чокались, после каждой рюмки закусывали капусткой, грибочком… Крики «горько!» или вздохи «земля ему пухом…» — все по протоколу.

Спустя время пирушка раскочегаривалась, спирт в лабораториях был дурной, и закончиться мероприятие могло чем угодно, если бы не директор буфета, который вдруг возникал, как гора, из дверей своего кабинета, смежного с залом, и бархатным баритоном просил:

— Господа. Через десять минут закрываемся. Марья Сергеевна поможет собрать, что осталось.

За обстановкой директор следил и глупостей не допускал даже в зачатке. Белокурая буфетчица начинала сновать как мышка и ловко складывала в коробки для пирожных недоеденный провиант, успевая даже сортировать: куски хлеба — отдельно; колбаса, сардельки, сосиски — отдельно; зелень, овощи — отдельно.

С директором никто не спорил и не торговался за время — от институтских продуктовых заказов зависело питание семьи, а давали их по спискам. А может, обращение «господа» так действовало. «Товарищи» он никогда не говорил. Только — «господа». И бархатный проникновенный баритон.

Кто сам, кто под руки — люди покидали столовую. Толпа перетекала в жилой квартал, во двор крайней пятиэтажки. Туда, где стояли шесть столиков.

Свадьба перебралась за столики в половине десятого вечера. Не то чтобы поздно, но и не рано — пять часов продержались в буфете, удивительно даже, зная Жориков темперамент и силу сопротивления сухому закону. Соседи вынесли из дома стулья и еще пару столов. Молодоженам выдали хрустальные бокалы, а остальным раздали стаканы и стопки — что набралось.

Гости расселись, распаковали Марьины коробки, выставили припасенный резерв — вишневку, рябиновку, несмеяновку. Шестиглазый сгонял за гитарой, а папа Борьки Тунцова достал со шкафа аккордеон.

Поселок приготовился гулять.

— За жениха и невесту! Добро пожаловать, Тамара, к нам в Лесную Дорогу. Мы тут почти как семья. Пусть и тебе хорошо живется на новом месте, с Жоркой. Детей пусть бог пошлет. Школу какую построили. И поскорее, через два года в новых домах квартиры будут давать.

— Разнополых, слышь, Жор, разнополых. На комнату больше получится.

Народ засмеялся. Тамара поднялась с бокалом в руке. Она была очень красивая — я разглядела ее еще по пути в буфет. Гипюровое платье, длинные кружевные перчатки — как в театре. Струящаяся фата. Искусственный цветок на лифе — из ткани, пропитанной сахаром, наша бабушка умела мастерить такие.

— Спасибо, дорогие. Как бог даст, а вырастить — вырастим хоть троих.

— Радость, иди-ка сюда, — Жорка чмокнул ее в щеку.

— Горько! — закричали гости. — Начинайте! А то без квартиры останетесь.