— Может, это все-таки «Алые паруса»? — предположил Лёсик.

— А кто тогда Ассоль? Я? А ты капитан Грей?

— Давай наоборот, так интереснее.

— Да ну!

— Увидишь.

— Хорошо, ты Ассоль, — согласилась я.

Ассоль встретила на берегу своего принца, он спас ее, забрал на корабль, и они поженились. Играть, как они поженились, было интереснее всего. Капитан Грей оторвал от земли Ассоль — благо худосочный Лёсик и в зимнем пальто был легче капитана Грея килограмма на три — и понес на руках в загс, который находился в снежной крепости. Там они расписались палочкой на снегу и пошли собирать шишки к праздничному застолью, это были будто бы бочки рома, а заодно и закуска, но тут на балкон вышла Лёсикова мама и закричала:

— Сына! Домой!

— Завтра отпразднуем, — пообещала Ассоль и, высыпав из карманов шишки, помчалась к подъезду.

Старуха Мартыниха жила на первом этаже в подъезде, крайнем к лесу. Во дворе ее дома, пятиэтажки из силикатного кирпича, стояли столики с лавочками. Их было целых шесть, не пожалели досок, сделали на субботнике. Несмотря на сухой закон, за дальним столом, как раз напротив Мартынихина балкона, по вечерам пили, сопровождая возлияния картежной игрой, — техники и научные сотрудники геологического института вдохновенно проводили часы досуга. Особенно часто заседала компания геофизика Жорки Резника — для нас дяди Жоры. Достать спирт в научном поселке было несложно: в лабораториях его использовали для протирания аппаратуры.

Днем, в рабочие часы, столики тоже не пустовали — оккупировало младое племя. На выщербленной, неровной светло-зеленой столешнице разворачивались фантичные баталии.

Меня лично интересовали не только фантики. Я решила стать серьезным коллекционером. В нашем классе многие что-нибудь собирали: девчонки — открытки с зайцами и переливающиеся карманные календари, мальчишки — марки. Последнее увлечение обрастало дворовым фольклором. Была, например, двусмысленная загадка: чтобы спереди погладить, нужно сзади полизать. Отгадка: почтовая марка.

А я надумала собрать коллекцию заграничных этикеток. Черные ромбики от апельсинов с желтым словом «Maroc» были самой легкой позицией. Этого добра везде завались — у Таньки Капустновой вообще весь холодильник ими облеплен. Далее шли красные треугольнички с долек сыра «Виола». Этикетка тушенки «Великая китайская стена». Распластанные коробки от бульонных кубиков «Кнорр» и сигарет «Герцеговина Флор». Лейбл от папиных джинсов «Фар Вест», привезенных из поездки в Болгарию. Бандероль от гаванской сигары. Наклейка от венгерской охотничьей колбасы. Ярлычок от дедушкиного румынского плаща. Эмблема с упаковки крема «Габи» со слоненком. Обертка от магнитофонной кассеты «Агфа». Боковинки коробок от маминых туфель «Цебо» с фирменным знаком — лодочкой на высокой шпильке.

Я отрывала, отдирала, отлепляла и наклеивала их в тетрадку. Конфетные обертки и вкладыши от жвачек тоже принимались в коллекцию — на нашей дворовой бирже они были не менее ценной валютой.

Однажды мама застала меня за вырезанием товарного знака словенской фармацевтической фабрики «КРКА» с тюбика бабушкиного гидрокортизона.

— Что ты делаешь? — ужаснулась она. — Зачем?

— В альбом заграничных этикеток, — ответила я.

— Не занимайся ерундой! — в сердцах сказала мама.

Я думала, она отберет у меня ножницы. Но она не отобрала. Да и как она могла покуситься на мой атлас мира, самую точную из экономических карт, изданных когда-либо в Советском Союзе.

Когда мы увлекались игрой и слишком громко орали, Мартыниха высовывалась с балкона:

— Черти бешеные! К батькам в гаражи идите. Люди с работы пришли, отдыхают…

Никаких людей, пришедших с работы, у Мартынихи не было — она сочинила эту кричалку сто лет назад и всякий раз к ней прибегала. В четыре часа никто в поселке со службы не возвращался, разве что семья дворников управлялась с делами, да почтальон, да учителя, те, кто на продленке не подрабатывали и кружков не вели. Но учителя жили в другом доме.

А Мартыниха все орала, вдохновенно. Остановить ее было невозможно. Старуху несло. Разогнавшись, она теряла контроль. Она голосила сиреной и после того, как мы меняли локацию — играть под ее вокализы было тем еще удовольствием.

Мы шли на веранду у школы. Там дощатый пол и деревянные лавки — узкие, но все равно подходящие для того, чтобы класть на них фант и со всей дури хлопать ладонью. Перевернется — у тебя его выиграли. Нет — выиграл ты, бери из чужой пачки, что сердцу милее.

Вечерами, когда дальний столик населяли взрослые, Мартыниха буйствовала нечасто: дядя Жора, верховодивший у картежников, однажды запустил в нее пустым бутыльком из-под спирта. Старуха сама доигралась — орала на всю улицу: «Обрезальщик херов!» На «обрезальщика» Резник обиделся. Сосуд разбился о стену в десяти сантиметрах от Мартынихиной головы — аккурат в том месте, где красовалась каллиграфическая надпись углем: «Улыбок тебе, дед Макар» — фразу полагалось читать наоборот, это знал каждый школьник. С меткостью у Резника было все в порядке — в тире выбивал десять из десяти. Он в нее и не целился. Так, пугал.

Старуха взвизгнула, как на заклании, и влетела обратно в квартиру.

— Милицию вызову! Козел! Жидок недорезанный! — верещала Мартыниха из-за занавески.

— Зови! Телефон провести? — крикнул в ее сторону связист Ерохин.

Телефонов в Мартынихином подъезде не было, все это прекрасно знали.

— И без телефона справлюсь!

— Кричи, бабка, громче. Может, и докричишься, — поддержал заведующий химлабораторией по кличке Шестиглазый — у него были очки с двойными линзами.

Ближайший пункт охраны порядка находился в двадцати километрах от Лесной Дороги, в райцентре. Я только пару раз в жизни видела светло-серый уазик — сейчас и когда нашего учителя химии нашли повешенным в гараже и опера целый день собирали показания.

Больше Мартыниха в присутствии Резника не высовывалась и не тревожила игроков вплоть до злополучной свадьбы. Собственно, Жориковой.

Жорик женился. Невеста прибыла в наши края издалека — с Украины, из города Скадовска. Ее отцу не подходил тамошний климат, и они поменялись на Подмосковье. Таких случаев, чтобы кто-то менял Черное море на нашу Лесную Дорогу, еще не случалось, поэтому Тамара и ее отец слыли в поселке этакой диковиной. Дед получал пенсию, а она устроилась фельдшером в амбулаторию и подрабатывала частным образом на уколах. «Легкая рука», — говорили про нее и звали к простуженным и недужным.

Уколы Тамара делала небольно, это правда. Или, скажем, не так больно, как процедурная медсестра Люба. И не так унизительно. Самое неприятное в лечении у Любы заключалось даже не в тяжелой руке, а в том, что в вечернее время она принимала на дому и процедуру регулярно лицезрел ее сын, мальчик на два класса старше меня. Все происходило в однокомнатной квартире, но медичка даже не говорила: «Костик, выйди на кухню». Костик продолжал сидеть за столом и возиться с радиодеталями — Люба находила это в порядке вещей. Приходилось спускать портки прямо на глазах у симпатичного, между прочим, парня, потенциального, может быть, кавалера, который, увидев меня в таком позорном ракурсе, конечно же никогда кавалером не станет. Даже голову в мою сторону не повернет.