— Разговор с инспектором Харпером, — продолжал Холмс, — дал мне нить, за которую я вначале не сумел ухватиться, потому что все еще размышлял над проблемой запертой комнаты и не видел никакого решения, хотя оно лежало у меня перед носом. Я отправил телеграмму Лестрейду, в которой уведомил инспектора, что занимаюсь делом Уиплоу, и для успешного решения задачи мне срочно нужны сведения о молодом Говарде. Я еще не подозревал его, но странный текст записки говорил, что это могло быть не предсмертное послание, а лишь его имитация. Если так, кто-то должен был находиться в комнате, чтобы этот листок положить на стол! И тогда этот «кто-то» мог и убить Уиплоу. Дорогой Ватсон, вы знаете мой метод. Решая задачу, вы исследуете и отбрасываете все варианты, и если остается один-единственный, то, как бы не был он неправдоподобен, именно он и окажется разгадкой тайны. Противоречие, Ватсон, было очевидно. Убийства быть не могло, поскольку комната была заперта изнутри. Но не могло быть и самоубийства, поскольку предсмертная записка оказалась подброшена.

Тогда я еще раз обдумал рассказы Говарда, экономки и садовника. И понял наконец, насколько был слеп! Ватсон, вы ведь тоже слышали, что говорили эти люди. Только с их слов мы знаем, что все окна в кабинете были закрыты и оклеены.

— Вы хотите сказать, Холмс, что они сговорились — все трое? — воскликнул я.

— Конечно, нет, Ватсон. Вы еще не поняли? Представьте себе картину: мужчины врываются к комнату, зажимая себе носы, а экономка смотрит на них, стоя на пороге. Говард бросается к одному окну, садовник — к другому. Оба дергают за ручки, бумага разрывается, и в комнату устремляется холодный воздух. Но если одна из створок в это время была не закрыта и не заклеена, а всего лишь прикрыта, кто в суматохе обратил бы внимание на эту деталь, кроме того человека, который открывал именно эту раму? Никто.

— Вы хотите сказать, Холмс…

— Ватсон, это очевидно, и когда я это понял, то заставил вас еще раз отправиться со мной в Чичестер и всю дорогу мучиться вопросом, зачем мы это делаем. Я хотел задать вопрос садовнику Генри, и в мои планы вовсе не входила встреча с молодым Говардом. Я спросил: «Когда вы вбежали в кабинет, не показал ли вам хозяин, какое именно окно открыть?» Ответ оказался таким, как я ожидал. Патрик бросился к правому окну и знаком показал садовнику открывать левое. Вот и все, Ватсон. Мы вернулись в Портсмут, и я попросил инспектора Харпера придти на встречу к Баренбойму, захватив с собой констебля и пару наручников. Лестрейд, поняв из моей телеграммы, что дело нечисто, не только прислал ответ, но явился и сам, что делает честь его интуиции.

— Погодите, Холмс, — сказал я, — вы меня окончательно запутали. Допустим, Патрик Говард задумал убийство, вошел в кабинет, когда отчим просматривал бумаги, и выстрелил старику в голову. Потом вырвал из блокнота записку, оторвал конец и положил листок перед покойником. Револьвер он бросил на пол так, чтобы инспектор подумал, что оружие выпало из руки Уиплоу. Это все понятно. Я понимаю даже, как Говард ушел — через окно. Но есть еще две загадки. Одна — зачем он включил газовые рожки? Вторая — шел дождь, убийца наверняка оставил под окном следы, которые смыл дождь, но потом он вошел в дверь и наверняка наследил в холле…

— Ватсон, все это очевидно, подумайте сами. Существовал только один способ убедить свидетелей, что окна были заперты изнутри. Войдя в комнату, нужно было сразу броситься открывать окна, не оставляя свидетелям возможности осмотреться и задуматься. Наполнить комнату газом — великолепная идея. Говард сделал вид, что с трудом разрывает бумагу, который были оклеены створки. На самом деле он открыл то окно, через которое вылез ночью и которое лишь прикрыл снаружи. Вот для чего ему нужно было оставлять включенным газовое освещение. А следы… Никто и не думал искать в холле следы преступления, а потом там натоптали полицейские, экономка после их ухода вымыла пол… К нашему приезду, Ватсон, о следах не могло быть и речи! На это убийца и рассчитывал.

Холмс встал и, подойдя к камину, передвинул дрова, чтобы предоставить огню больше пищи. Пламя весело взметнулось вверх, и я протянул ноги к теплу.

— Завтра в опере дают «Аиду», — сказал я, переворачивая страницу «Таймс». — Не хотите ли, Холмс, составить мне компанию?

— Пожалуй, — согласился Холмс. — В финале этой оперы есть любопытная загадка. Героев замуровывают в склепе, и я каждый раз думаю: нет ли выхода и из этой запертой комнаты…

Мой сосед Роман Бутлер, комиссар отдела по расследованию убийств тель-авивского округа, обычно приходит ко мне на чашку кофе по субботам, когда даже некоторые полицейские делают вид, что соблюдают традиции и потому не желают говорить о работе. Субботний кофе сопровождается вялым трепом о футболе (в котором Роман ничего не смыслит), политике (в которой, по мнению комиссара, ничего не смыслю я), прогнозах погоды (в которых не разбирается никто из нас) и, естественно, женщинах (тут уж мы оба большие специалисты).

О своей работе Роман говорить не любит, не потому, что ему нечего рассказывать, а по причине моей излишней активности как слушателя.

— То есть? — удивился я, когда Роман именно так ответил на мою просьбу поделиться впечатлениями.

— Видишь ли, Песах, — сказал Роман, аккуратно долив кофе до края чашки и отхлебнув глоток, — ты не можешь просто слушать…

— Развесив уши, — вставил я.

— Вот-вот, ты даже одной фразы не в состоянии дослушать до конца, не перебив и не сделав своих выводов, чаще всего необоснованных.

— А ваши расследования, ехидно сказал я, настолько совершенны, что добавить к ним нечего. И мыслей своих у благодарных слушателей быть не должно. Почему ты, в таком случае, не любишь давать интервью? Журналисты смотрят тебе в рот и не дают советов…

— И пишут в своих газетах то, что никогда не происходило в реальности, — поморщился Роман. — Ты хотя бы правдив в деталях, сказывается профессиональная выучка историка.

— Ты противоречишь сам себе! — торжествующе отметил я. — С одной стороны, ты полагаешь меня правдивым и, следовательно, достойным получения информации, а с другой, предпочитаешь этой информацией со мной не делиться, потому что я тут же начинаю искажать ее своими предположениями.

— На противоречиях держится мир, — философски отозвался Роман и рассказал историю о том, как Мордехай Вануну, застукав жену с любовником, убил обоих, а бедняге Роману пришлось потратить трое суток, в течение которых он дважды ел и ни разу не сомкнул глаз, но преступника нашел где бы вы думали? В крокодильем питомнике.

— Он там работал крокодилом? — осведомился я.

— Нет, сторожем, — не понял намека Роман.

— Очень поучительная история, — согласился я, — но тривиальна и для исторической науки, которую я в данный момент представляю, неинтересна.

— Ты собираешься вместо новейшей истории Израиля заняться историей преступлений? — спросил Роман, наперед зная ответ.