– Нет, – сказал Уильям Картрайт. Все закричали, но он поднял руку.

– Никакой ошибки не было, – заявил он. – Даже если мальчишка-посыльный напутал – а он не напутал! – сейчас я объясню, почему никакой ошибки не было и быть не могло. – Он вынул трубку изо рта и посмотрел на Монику. – Ведь на улице перед домом доктора было темно?

– Да, конечно.

– Но не слишком темно? Например, вы легко могли разобрать фамилию врача на бронзовой пластинке?

– Да, помню, я так и поступила.

– И вы бы узнали в лицо любого встречного – скажем, с трех-пяти метров?

– Да, наверное.

Картрайт снова заглушил возражения.

– Свинью, которая покушалась на вашу жизнь, назовем для удобства убийцей. Так вот, никакой случайности! Убийца намеренно все подстроил. Он ждал ее. Видел, как она приближается, глядя из окна второго этажа. В кукольном домике второй этаж находится на высоте не более трех метров. Ему необходимо было видеть, с кем он имеет дело. Правильно?

Мистер Хаккетт не выдержал:

– Ах, ради всего святого! Хватит с меня твоих детективных романов! Что ты имеешь в виду?

– Детективные романы ни при чем, – возразил Картрайт. – Убийца покушался на ее жизнь. Далее. Сколько всего женщин было сегодня на съемочной площадке?

– Четыре, – задумчиво ответил Говард Фиск. – Если не считать мисс Стэнтон, три. Фрэнсис, ее горничная и Энни Макферсон.

– И все?

– И все.

– Да. И каждая из них, как вы помните, была в ярком костюме, благодаря которому их трудно было перепутать. На Фрэнсис было благородное золотое вечернее платье – как и сейчас. На Макферсон была белая форма стюардессы и белая пилотка. На горничной Фрэнсис были обычные кружевная наколка и передник. А если учесть к тому же, что ни одна из них не похожа на Монику Стэнтон ни лицом, ни фигурой, ни одну из названных дам невозможно принять за нее по ошибке. По какой-то непонятной для меня причине убийца испытывает к ней беспричинную ненависть; и вот вам результат – попытка облить ее кислотой.

Говард Фиск почесал затылок и хмыкнул.

– Слава богу, это была не я, – вдруг заявила Фрэнсис Флер. Она тут же опомнилась и улыбнулась Монике. – Нет, моя дорогая, не то чтобы я хотела, чтобы убийца покушался на вас… Но серная кислота! Бр-р-р!

– Все вполне понятно. – Гагерн неловко переминался с ноги на ногу. – Нечасто я соглашаюсь с вами, мистер Картрайт. Иногда ваши суждения кажутся мне дикими, нелепыми и совершенно не подходящими для экранизации. Но в данном случае я готов признать вашу правоту.

– Спасибо.

– Я говорю от всей души, мистер Картрайт, – отрывисто заявил Гагерн, щелкая каблуками. – Однако… стоит ли пугать мисс Стэнтон еще больше? Она и без того напугана.

Невыносимый Картрайт продемонстрировал всю свою низость.

– Пугать? – повторил он. – Если от того выйдет толк, то да. Я сам так перенервничал, что едва могу держать трубку. А вы разве нет? Пугать ее?! Да я, наоборот, хочу убедить мисс Стэнтон, чтобы она как можно скорее убиралась из «Пайнема» и держалась отсюда подальше – на случай, если наш шутник захочет повторить.

– Ничего подобного! – вскричала Моника. Однако, хоть она и храбрилась, страх холодными щупальцами сжал ее сердце.

– Ну, на то ваша воля.

– Если вы хотите убрать меня, – заявила Моника, – чтобы самому писать сценарий вашего нелепого и глупого детектива, тогда…

Час назад она бы не пожалела о том, что у нее вырвались такие слова. Сейчас, в тот же миг, как слова слетели с ее губ, она тут же готова была отдать все на свете, лишь бы не произносить их. Черт побери! Черт, черт, черт!

Картрайт ничего не ответил. Он посмотрел ей прямо в глаза. Потом сел на складной стул и выпустил изо рта клуб дыма.

– Все это очень мило, – проворчал мистер Хаккетт, – но весьма скверно. Мне казалось, из происшествия можно вытянуть отличную газетную статью. Но теперь я передумал; статья только привлечет к нам нездоровый интерес. Главное же в другом. Что нам теперь делать?

– Меня не спрашивайте, – поморщился Картрайт. – Вы – Аладдины, обладатели тысячи волшебных ламп. А я всего лишь один из сценаристов, нижайшее из пресмыкающихся на киностудии.

(Обиделся, дьявол его побери!)

– Да, знаю, – серьезно ответил мистер Хаккетт. – Но тебе кое-что известно о таких делах. Что же нам делать?

– Для начала, – ответил Картрайт, – необходимо выяснить, кто из нас баловался с серной кислотой.

– Из нас?!

– Естественно.

Под сводами ангара одновременно зазвучали четыре возмущенных голоса. Точнее, три, так как сказанного Говардом Фиском никто не услышал. Однако вскоре ситуацией овладел именно режиссер.

– В словах Картрайта есть смысл. – Он улыбнулся. – Вот именно, есть! Мы, конечно, понимаем, что это чепуха, но давайте все откровенно обсудим.

– Давайте обыщем павильон. Так будет лучше. – Мистер Хаккетт закатил глаза. – Здесь кто-то прячется. Вы это знаете. Я это знаю. Все другие предположения…

– А по-моему, – возразил режиссер, – нам следует начать с того, что мы припомним все наши передвижения в то время, когда… во время происшествия. Алиби! Так ведь это называется? Итак, действуйте, мой юный Шерлок Холмс. Разве не такой вопрос задаст в первую очередь настоящий сыщик?

– Кстати, – с улыбкой вмешался Гагерн, – вряд ли мистер Картрайт имеет честь знать настоящих сыщиков?

Картрайт поднял на него глаза.

– Я имею честь, – ответил он, подражая напыщенному стилю Гагерна, – быть знакомым только с одним полицейским. Его фамилия Мастерс, и он старший инспектор уголовного розыска столичной полиции. Чего бы я ни отдал, только бы обсудить с ним наше происшествие наедине! Интересно было бы также услышать мнение его большого друга из правительства, с которым я не знаком.

– Не отклоняйтесь от темы! – приказал мистер Фиск. – Алиби. Разве алиби – не первое, о чем спрашивает настоящий сыщик?

– Нет, – ответил Картрайт.

– Нет?

– Сомневаюсь. – Картрайт пожал плечами, задумчиво озирая роскошную каюту океанского лайнера. Сейчас, когда свет был пригашен, она выглядела не столь ослепительно, но все равно роскошно благодаря подбору цветов: белый, розовый, золотой. По каюте плыл клуб дыма из его трубки. – Настоящий сыщик, – продолжал он, – возможно, поинтересуется, кто строил декорацию.

– Что?!

– Обстановку каюты, – сдавленным голосом ответил Гагерн, – воссоздавали, как принято, по фотографиям. Поскольку предполагается, что корабль немецкий, мы взяли снимки «Брунгильды». Я руководил расстановкой мебели и всем прочим.

– Как обычно, – добавил Картрайт.

Гагерн вышел из-за стула жены. Она сжала его руку и посмотрела на него; он улыбнулся в ответ. На лице его появилось не столько виноватое, сколько смущенное выражение, смешанное с раздражением.