Мы сели за массивный деревянный стол, вероятно долженствующий вызывать ассоциации со средневековым трактиром. От современности была чистота, мягкий свет и тихая музыка.

Больше всего мне понравилось отсутствие курильщиков.

— Заказывайте «Kaiser Bier», — посоветовал нам новый знакомый. — Это пиво месяца.

Мы послушались и не пожалели… Это да! Пиво так пиво! Бархатное и скорее сладкое, чем горькое. Полнота жизни, острейшее ощущение бытия. Наши приключения показались далекими и нереальными, а Господь Эммануил — досужей выдумкой болтливого посетителя.

Сначала мы насладились темным, потом светлым.

— Так, что он за человек? — Якоб вернул мне чувство реальности.

— Он не человек, — ответил я. — Он Господь, и этим все сказано.

Марк согласно кивнул.

— От него такие флюиды исходят, что люди идут за ним, сами того не ожидая. Он Бог, и это не метафора, — продолжал я. — Чудеса творит, но это ничто перед ним самим — он самое удивительное чудо.

Якоб смотрел с сомнением.

— Сомневаетесь? Это нормально. Я тоже сомневался, пока не увидел. Увидите — кончатся все сомнения. Пойдете за ним, забыв себя, семью, работу, планы и амбиции. Не вы первый — не вы последний. Сколько уже таких было! Он лечит безнадежных и поднимает мертвых. Я был арестован инквизицией, и он освободил меня. Наступает новая эпоха — эра Христа. Это второе пришествие. Вы еще не поняли?

Якоб поморщился и отпил пива.

— Вы читали Кира Глориса? Он уже переведен на немецкий? — спросил я.

— Переведен, но не читал.

— Почитайте. Книга затягивает, хочется читать еще и еще, пока не примешь ее всем сердцем, — я говорил правду. Возил с собой, перечитывал. — На первый взгляд ничего нового, но слова, как причастие, как просветление, как лестница Иакова. Читаешь и наслаждаешься, и веришь, и тебя захлестывает радость.

— У нас писали, что «Кир Глорис» псевдоним Эммануила…

Я таинственно улыбнулся.

— А у вас тут что происходит? Последний оскал Тьмы перед капитуляцией Свету? Между прочим, Эммануил упразднил инквизицию.

Последнее Якобу явно понравилось.

— А у нас эти, — поморщился он. — По всему городу аресты. Скоро жечь начнут… Слушайте, может, я позову своих ребят, и вы расскажете о вашем Учителе?

— А что за «твои ребята»?

— «Союз студентов-анархистов», — гордо заявил Якоб.

Я вздохнул.

— Учителю это не понравится.

— Нам тоже не нравится мысль о Всемирной Империи, но инквизиция хуже, — вздохнул он. — Мы в «Манхеттене» собираемся.

— Только не там! — простонал я.

— Ладно. У моего отца виноградник и хойригер в Мёдлинге. Там и соберемся. Правда, виноград в этом году не уродился. Все выгорело. Засуха. Но ничего. Молодому вину все равно еще рано.

Мы обменялись телефонами и направились к выходу.

— Кстати, здесь рядом собор святого Штефана, — сказал Зеведевски.

— Вы там уже были?

— Нет пока.

— Обязательно посмотрите. В этом году исполняется восемьсот пятьдесят лет с момента его основания. Романо-готический стиль. Самый большой в Вене колокол. Готика 14-го века…

— Завтра, — зевнув, ответил я.

На следующее утро у нас в номере зазвонил телефон. Это был Якоб. Он пригласил нас в хойригер к семи вечера. Оставалась еще уйма времени. Первую половину дня мы посвятили осмотру Музея Истории Искусства и любовались многочисленными Ван Дейками, Крайерами, Брейгелями и единственным Вермеером. Марк, впрочем, предавался этому с меньшим энтузиазмом, чем я, и к концу экспозиции начал откровенно позевывать. Я решил пока больше не мучить его бесценными шедеврами, и мы отправились обедать, а потом в собор святого Штефана.

Он открылся перед нами неожиданно — огромное здание на маленькой площади, со всех сторон окруженной домами. У входа мы преклонили колено и коснулись рукой земли. Справа, у изображения Мадонны горели свечи, маленькие и широкие, а не как у нас, тонкие и длинные. Стройные колонны поднимались к кружевным каменным сводам, а вдали, за алтарем, сияли витражи. Мне вдруг пришло в голову, что я уже очень давно не был в церкви. Хотя зачем, если Господь рядом, и вместо того, чтобы целовать распятие, можно коснуться губами его руки?

— Петр, — услышал я усталый голос Марка. — Что-то у меня сегодня совершенно не молитвенное настроение. Может быть, я тебя в «Георгии и драконе» подожду?

— Ладно. Только меру знай, — и я один пошел вглубь храма. Справа, из-под одной из витых лестниц на кафедру на меня ехидно взглянул каменный мастер Пилграм — архитектор собора, а у стен рядами сидели пухлые святые позднего средневековья.

Я сел на скамью слева от прохода. Раздались звуки органа. Все встали. Священник подошел к алтарю и поцеловал его.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti[12].

— Amen, — ответили все.

И тут со мной начало твориться что-то странное. У меня закружилась голова, и я схватился за пюпитр, чтобы не упасть. Но ничего. Прошло, почти сразу. Правда, я уже не воспринимал слова молитв, только машинально повторял губами узаконенные ответы. Отцы иезуиты в колледже святого Георгия постарались на славу! Я мог бы наизусть отчеканить канон, даже, если бы меня разбудили среди ночи. После обряда покаяния все сели, и я вздохнул с облегчением. Но впереди еще была Литургия слова, Евхаристическая Литургия и Евхаристические Молитвы, на которых надо было вставать или преклонять колени.

Первую я выдержал. Но дальше…

Священник взял хлеб и вознес его над алтарем. Затем вино. Последовала молитва над святыми дарами. Пропели «Осанну в вышних». Произнесли «прославление святых». Все опустились на колени.

Стало душно. Странно, такой большой храм и никакой вентиляции! Витражи расплылись перед глазами и превратились в яркие синие пятна. Голова кружилась. Казалось, собор давил на меня всем огромным весом каменных сводов. Я попытался встать, чтобы покинуть храм, но ноги подкосились, и на меня обрушилась тьма.

Я почувствовал острый запах нашатырного спирта и открыл глаза. Вокруг меня суетились, по крайней мере, человек пять во главе со священником.

— Вызовите скорую помощь! — крикнул кто-то. — Возможно сердечный приступ.

Да со мной с роду никогда не было никаких сердечных приступов. Оно всегда работало, как часы. Да и клаустрофобией не страдал. Более того, это был первый обморок в моей жизни.

Меня взяли под руки, подняли и усадили на скамью.

— Спасибо, не надо скорую помощь, — сказал я. — Мне уже лучше, — и сжал пальцами виски. Все же мне было не так хорошо, как хотелось бы. — Давайте выйдем отсюда! — тяжело дыша, проговорил я.