Работа с двух лодок имела не только преимущества, но и недостатки. Самым большим из них было омерзительное жужжание мотора фотолодки, когда мы писали звуки, а она находилась поблизости. Под водой звуки громче и разносятся дальше, чем на воздухе. Гул двигателей больших судов слышен за несколько десятков километров, небольших сейнеров-мэрээсок[10] – километров за пять – десять, лодок – за два-три. Поэтому, когда фотолодка работала на расстоянии нескольких сотен метров от нас, наши замечательные записи оказывались безнадежно испорченными. Мы договорились, что будем иногда просить ребят на фотолодке остановиться и подождать, потому что выбрать подходящее время для фотографирования гораздо проще, чем застать удачный момент для звукозаписи. Но в запале они не всегда слышали наш вызов по рации.

Как-то раз после долгой череды дней без работы и с плохой погодой мы наконец встретили большую агрегацию косаток, и обе лодки радостно устремились в гущу животных. Мы заехали перед тесной группой, бросили в воду гидрофон, и, к нашей радости, косатки наградили нас мощным потоком вожделенных звуков. Но радость была недолгой: через пару минут в красивые, звучные крики влилось мерзкое назойливое жужжание, которое стремительно нарастало. Мы схватились за рацию и принялись отчаянно взывать к фотолодке, а потом, когда она подъехала еще ближе, стали просто кричать. Все тщетно: увлеченные фотографированием, коллеги не обращали на нас ни малейшего внимания, и, лишь проезжая мимо нас, Таня обернулась и радостно крикнула нам: «Это Спайки!» Спайки – самец косатки из семьи Капли, который обычно ходит чуть поодаль от других, поэтому довольно долго не удавалось установить, к какой семье он относится. Возможно, он не сын нынешнего матриарха, а ее брат – это объяснило бы слабую связь между ними. Часто, когда старая самка умирает, ее сыновья тоже гибнут через какое-то время, но бывает и так, что они присоединяются к семье одной из сестер. Так или иначе, Таня была счастлива снова увидеть загадочного Спайки и спешила поделиться с нами своей радостью. После того случая выражение «Это Спайки» стало расхожим мемом в нашем проекте.

Косатки нередко ходят большими дружными агрегациями, но случаются у них и приступы социофобии. Как-то раз мы долго шли на юг за семьей Хуки. Косатки вели себя не очень активно, спокойно перемещались и иногда вяло покрикивали. Возле мыса Кекурного мы услышали далекие крики других косаток. В этот момент животные из семьи Хуки окончательно замолчали, собрались тесной группой и отошли ближе к берегу. Постояв у Кекурного, мы дождались новых косаток, которые шли на север. Среди них были семьи Кармен и Гусли и малознакомая семья, которую мы видели до этого лишь однажды в 2005 году. Семья Хуки молча пропустила их, а потом пошла своей дорогой на юг, явно не желая с ними встречаться, – довольно нетипичное поведение для общительных рыбоядных косаток. Мы же последовали за новыми косатками обратно на север, к дому, и долго наблюдали, как они кормятся лососем – не вместе, как они часто делали это при охоте на терпуга, а поодиночке, разойдясь на большие расстояния и перекрикиваясь, чтобы не потерять друг друга.

Что характерно, когда мы шли за семьей Хуки на юг, ветер был южным, и нам приходилось двигаться против волны. Когда же мы повернули на север, ветер как раз поменялся, и нам опять пришлось всю дорогу идти против волны. Дальневосточные ветра вообще имеют такое иррациональное свойство: в каком бы направлении ты ни перемещался, бо́льшую часть времени приходится идти против волны.

Но настоящий ветер был у нас впереди. В конце июля, возвращаясь вечером в лагерь, мы почувствовали в море приятный запах нагретой солнцем тундры. Через несколько минут легкое дуновение с берега превратилось в весьма ощутимый ветерок, а когда мы из-за прикрывавшего нас мыса повернули в бухту, выяснилось, что волна уже разошлась не на шутку – в длинной Вилючинской бухте ветру было где разгуляться. Когда мы подходили к Зеленому, вода уже хлестала нам в лицо через борт, и на берег мы высадились мокрые до нитки. Порадовавшись, что вовремя успели вернуться, мы вскарабкались на мыс и развесили одежду сушиться. Но радость наша, как выяснилось, была преждевременной.

К ночи ветер не стих, а стал еще сильнее. Спать было невозможно – палатки трясло и трепало, громко дребезжала жестяная печная труба. Под утро, часов в пять, армейскую палатку начало срывать. Джоновской палатке это не грозило – она была прочно закреплена стропами, охватывавшими ее полукруглую крышу, а снизу тент из ПВХ по всему периметру был прикреплен к алюминиевому каркасу и деревянному настилу. А вот советская брезентуха оказалась значительно менее ветроустойчива – веревки удерживали только вертикальные столбы, а горизонтального каркаса у нее не было вовсе, да и в целом парусность была существенно выше, чем у канадской. Когда ветер вырвал из земли пару железных кольев, к которым крепились веревки, удерживавшие столбы, мы поняли, что надо что-то делать, и начали в панике бегать в темноте вокруг палатки и скидывать к наветренной стенке все тяжелое, что у нас было: если бы брезент задрало ветром, то вся палатка превратилась бы в огромный парус, ее унесло бы и разорвало. Тяжелых вещей оказалось как-то мало (существенно меньше, чем когда их приходилось таскать по тропинке наверх), поэтому часть людей просто повисла на веревках, удерживая их своим весом. Это тоже не особенно помогало, и мы решили уже было, что палатку надо заваливать прямо поверх содержащегося в ней имущества, иначе ее просто порвет. Но в этот момент порывы ветра, будто удовлетворившись нашей суетой, начали потихоньку ослабевать, и, повисев еще немного на канатах, мы перевели дух и пошли в палатки отсыпаться.

Впоследствии на лагерь еще не раз обрушивался шквальный ветер с берега. Эта особенность оказалась едва ли не единственным недостатком мыса Зеленого – из-за особенностей рельефа западный ветер ощущается там гораздо сильнее, чем на Старичкове. Но постепенно мы приспособились к этому – армейская палатка была разжалована и отправилась в ссылку на остров Беринга, а все прочие строения модифицированы для достижения повышенной ветроустойчивости. Мы научились чувствовать приближение такого ветра в море – как правило, это происходило в солнечную погоду, и непосредственным предшественником был тот самый запах нагретой тундры, который приносило первым дуновением. Едва почуяв его, мы срочно сворачивали работу и на полной скорости неслись домой. Однажды, уже после того как мы с Иваном Федутиным полностью перебазировались на остров Беринга, наши коллеги с Зеленого не успели вовремя вернуться, прежде чем ветер достиг шквальной силы, и им пришлось остаться на ночевку в соседней бухте с двусмысленным названием Саботажная, где очень кстати располагался охотничий домик с радушным сторожем, приютившим их на ночь.

В остальном же Зеленый оказался идеальным местом для лагеря, и до сих пор экспедиция по исследованию авачинских косаток базируется именно там. После того как мы с Иваном стали работать на Командорах и в других местах, руководство авачинской экспедицией постепенно перешло к Тане Ивкович, и уже много лет она твердой материнской рукой направляет исследования косаток в этом районе.