Стук все усиливался. Руфь подошла к окну и выглянула в сад. Стены сарая тряслись под мощным напором. Руфь решительно направилась к задней двери, сердито ворча себе под нос:

– И зачем я его только взяла? Одни хлопоты с ним!

Кто бы стал спорить, только не Клио. Она сама терпеть не может Фреда, который постоянно пытается с ней разделаться (шансов у него, ясное дело, никаких, ведь она гораздо проворнее и сметливее, а вдобавок умеет читать мысли, особенно мысли Фреда). У него ума совсем немного – хитер, но глуп. Ей даже не надо на него смотреть, чтобы понять, о чем он думает. Она стоит на более высокой ступени развития, недаром в прошлой жизни была царицей египетской и никогда об этом не забывает.

Она было хотела побежать за хозяйкой и поглядеть, что там случилось с ее врагом, да передумала. Ноздри ее затрепетали от изумительного аромата, она тихонько замурлыкала и потянулась кверху. Руфь еще не успела дойти до сарая, а Клио, сидя на столе, уже уплетала тонко нарезанные ломтики фаршированной курицы, отчищая их от несъедобного салата.

И как хозяйка может есть эту зеленую гадость? Иногда Клио сама с удовольствием пощипывает травку, но у нее есть на то свои, личные причины, хозяйка же поглощает эту зелень в немыслимых количествах. Странные существа эти люди, как видно, понять их до конца все равно не удастся.

От садовой калитки донесся сердитый голос Руфи:

– Негодяй! Ума нет, а пакостник, каких поискать! Погляди, что ты наделал! Как я теперь эти полки прилажу?

Клио облизнулась после сытного обеда, лениво повернула свою изящную головку и увидела в окно, как Руфь торопливо шагает к дому. Клио брезгливо скривилась и зевнула. Опять этот Фред одержал верх! И когда только хозяйку жизнь научит?

Пойти, что ли, посмотреть, что натворил в сарае этот варвар? Клио всегда бдительно следила за тем, что делается в ее владениях.

Она выскользнула в открытую дверь кухни, поежилась, взглянула вверх. Темные тяжелые тучи повисли прямо над головой. И свет из-под них какой-то мертвенный. Клио настороженно принюхалась.

Да, опять холодом веет. Сейчас посыплется с неба эта мерзость, – она помнила ее по прошлым зимам. Смотреть в окно, как падают хлопья, да же приятно, а если настроение игривое, можно встать на задние лапки и покружиться, ловя их в воздухе, или попробовать на вкус. Но ходить по ним – чистое наказанье! Лапки проваливаются – холодно, мокро! Клио терпеть не могла мочить свою мягкую шелковистую шерстку.

Руфь, кряхтя и постанывая, поднялась на крыльцо. Может, Господь наконец избавят ее от Фреда? То-то было бы облегчение! Хотя с ним, конечно, веселее.

На кухне зазвонил телефон, и Руфь, прихрамывая, поплелась туда, на ходу убирая спутанные каштановые пряди с поцарапанного в кровь лица. Потом до Клио донесся ее голос:

– А-а, Генри, здравствуй! Ну как ты там?

– Кого это волнует? – буркнул в трубку местный доктор. – Только мне до всех дело есть, а я ни от кого сочувствия не жду.

Руфь хорошо знала эти приступы брюзгливости. Бедный Генри, наверно, с ног сбился. Зимой у него в приемной всегда народу битком.

– Ну и слава богу, – примирительно отозвалась Руфь. – У меня тоже полный порядок.

– Все насмехаешься, язва! – прорычал он. – Я по делу звоню. Собрание отменяется. Люси Прескотт боится, что к ночи будет метель.

– Она права. Холодина-то какой! А если еще снег пойдет и дороги обледенеют, так ей на ее Скользкий Холм нипочем не взобраться. Недаром его так прозвали. Люси правильно делает, что боится. Кому охота застрять бог знает на сколько в деревне, да еще в сочельник… – Руфь осеклась, вдруг заметив, что из куриного салата исчезла вся курятина. – Проклятая тварь!

– Что-что? – Голос в трубке из ворчливого стал удивленным. – Ты про Люси?

Руфь засмеялась.

– Ну что ты! У Люси характер, конечно, не сахар, но чтоб называть ее тварью!.. Нет, просто я увидела, что кошка сожрала мой обед, пока я боролась с Фредом. Он опять чуть сарай не порушил.

– Твоего козла надо определить в бригаду по сносу старых домов.

– Я бы и рада: мне хлопот меньше. Представляешь, заперла его в сарае, чтоб он не замерз, а он как начал рогами в стенку пырять. И пока я пыталась его угомонить, Клио выудила всю курицу из миски, а салат по столу разбросала. Придется что-нибудь другое приготовить.

– С этими животными одна морока. Зачем ты только их держишь? Время, деньги, силы – все псу под хвост! Я так рад, что Гвен, уходя, забрала с собой своего глупого пуделя.

Руфь даже вздрогнула. Он впервые упомянул в разговоре свою бывшую жену. С тех пор как Гвен сбежала от него с двадцатишестилетним тренером по гольфу, Генри ни разу не произносил ее имени. Еще бы, каково мужчине в пятьдесят узнать, что его бросили ради юного соперника!

Гвен, правда, всего тридцать восемь, а выглядит она много моложе, хотя Руфь не сомневалась, что продление молодости стоит ей немалых трудов: тщательно закрашенная седина в ярко-рыжих волосах, тонны косметики, застывшая маска на кукольном личике во избежание морщин… Руфь очень ее недолюбливала.

Гвен всегда заботилась только о себе: о своей внешности, о своих нарядах, драгоценностях, о своей красной спортивной машине. На бедного Генри она смотрела как на пустое место, а его пациентов органически не переваривала: резко отвечала на звонки, в деревне здоровалась сквозь зубы и при каждом удобном случае старалась показать местным жителям, что она выше их унылой повседневности.

Руфь была вынуждена обращаться к Генри довольно часто, поскольку у нее долго болела мать. И Гвен сумела сделать так, что каждый звонок стал для нее пыткой, а однажды она даже в открытую обвинила Руфь, что та хочет отбить у ней мужа.

«Меня это не смущает, мисс Николс, – пропела она. – Всем известно, что старых дев хлебом не корми – дай влюбиться во врача или в викария. А вот мужу ваше поведение неприятно, хотя воспитание и душевная доброта не позволяют ему поставить вас на место».

Руфь готова была сквозь землю провалиться. Вся кровь бросилась ей в лицо, и она выпалила:

«Ваш муж нужен не мне, миссис Траффорд, а моей матери. У нее сильные боли, и нужно срочно сделать ей укол. Впрочем, если мистер Траффорд не может приехать, я позвоню другому врачу».

Она швырнула трубку и долго не могла унять дрожь. С губ срывались такие слова, каких она прежде вроде бы и не слышала, не то что употреблять. После того случая Руфь приобрела явную склонность к самоуничижению. Вот дура, надо было сдержаться, а она стала на одну доску с этой стервой!

Генри приехал тотчас же, как только жена передала ему просьбу Руфи. Он был бледен, угрюм и ни единым словом не помянул про Гвен, за что Руфь была ему очень благодарна и в глубине души понадеялась, что он понятия не имеет о том, какие мысли лезут в голову его жене. Они вдвоем поднялись наверх, к матери. Генри вколол ей обезболивающее, и через несколько минут, слава Богу, она спокойно уснула.