Веселая компашка, — сквозь зубы пробормотал Савелий.

Еще одним обязательным требованием устава является полный отказ от родины.

Как это? — не понял Иннокентий.

Увы, ничего нового тут они не изобрели, а взяли и приспособили старую марксистскую формулу: «пролетариат не имеет национальности». Новоиспеченный член Совета дает клятву ни при каких условиях не помогать. своей родине, а по возможности как можно больше ей вредить. Лоббирование интересов родины карается мучительной казнью. Это сделано для того, чтобы ничто не могло препятствовать исполнению их глобальных планов.

Интернационал злодеев! — со злостью произнес Бешеный. — Додуматься же надо!

Там умы были изощренные, — усмехнулся Широши, — не нашим с вами чета.

А как же еврей играет против своих, им же не положено? — вдруг проявил эрудицию Водоплясов.

Закономерный вопрос, — нисколько не удивился Широши. — Строго говоря, Иона родился на территории, которая в настоящее время принадлежит Литве, и к которой он никогда не испытывал никакой душевной привязанности, а следовательно, у него нет никаких формальных оснований делать гадости Израилю. Однако, насколько мне известно, он регулярно оказывает помощь, прежде всего материальную, исламским фундаменталистам, в том числе и палестинским террористам.

Во как! — изумился Савелий. — А чеченцам он не помогает?

Не исключено.

Феликс Андреевич, расскажите подробнее, что там за русский, — буквально взмолился Водоплясов.

Было видно, что бедняга не в силах понять, как это можно не любить родину.

Наш бывший соотечественник — человек безусловно выдающийся в самых разнообразных сферах. Фигура, по научному потенциалу сопоставимая с великим Вернадским, который состоял академиком по трем отделениям: геологии, химии и физико–математических наук.

Вы лично с ним знакомы? — не успокаивался настырный Водоплясов.

Встречался, — неопределенно ответил Широши.

Вы говорите, что он выдающийся ученый. А что еще? — Иннокентий жаждал разобраться, как великий ученый дошел до жизни такой.

Извольте — его анкетные данные вперемешку с событиями его жизни. Происхождения он чисто аристократического — предки то ли Голицыны, то ли Нарышкины. В общем, какой‑то древний русский род. Будучи убежденным твердолобым монархистом, к худородным боярам Романовым, по чистому недоразумению ставшими правящей династией, всегда относился достаточно презрительно, не без основания считая, что в последних царях практически не было ни капли русской крови. Рос в нищете и с неукротимой злобой на советскую власть, о чем позаботились чекисты, уничтожившие всю его многочисленную родню, не успевшую эмигрировать. Воспитывала тетка, чудом уцелевшая, поскольку вышла замуж за оборванца–учителя, за что и была отторгнута семьей. Тетка была великолепно образована, и он, от природы щедро одаренный, с детства свободно говорил на трех языках и превосходно играл на фортепиано. Великолепно знал литературу, историю и философию. Друзей и подруг не имел — время зря не тратил.

То есть был типичный, как теперь говорят, «ботаник», — определил одаренного потомка аристократов Савелий.

Вот–вот, — поспешно согласился Широши и продолжил раскручивать клубок своего причудливого повествования:

— Юноше, казалось бы, светила гуманитарная карьера. Но сама мысль служить большевистской власти вызывала у него отвращение. Можно сказать, с раннего детства он усвоил, что цари из династии Романовых завели Россию в тупик большевизма, из которого выхода не было и быть не могло.

В итоге он выбрал иную стезю и поступил на механико–математический факультет МГУ. С блеском его закончил, по странному совпадению, на который так богата судьба, в год смерти Сталина. В аспирантуру его взяли с распростертыми объятиями. Через три года после защиты кандидатской диссертации он защитил докторскую. А где‑то в середине шестидесятых годов его избрали членом–корреспондентом Академии наук СССР. Его нелюдимость и жизнь с престарелой теткой, которая вела хозяйство, списывали на чудачества, присущие многим выдающимся ученым, которым он, несомненно, был. А когда тетка умерла, он исчез.

Как исчез? — спросил внимавший каждому слову рассказа Водоплясов.

Поехал на какой‑то математический конгресс во Францию и не вернулся.

Попросил политического убежища как диссидент? — полюбопытствовал Бешеный.

Вовсе нет. Самое забавное, что диссидентом он никогда не был, считая борцов за права человека и свободу в СССР «разночинным быдлом», ну что‑то вроде народников или эсеров, хотя с академиком Сахаровым изредка общался. Во Франции он просто исчез. Советское посольство в Париже теребило французские власти, которые делали вид, что его усиленно ищут, но не могут найти.

Типичный случай утечки мозгов, — припечатал Савелий.

Как увидим дальше, не такой уж и типичный, — возразил Широши. — Заключив фиктивный брак и поменяв имя, он через несколько лет объявился в каком‑то провинциальном университете на юге США, то ли в Алабаме, то ли в Южной Каролине, где, преподавая математику, параллельно занимался биологией, психологией и социологией. А потом и оттуда исчез без следа. Его блистательный, холодный и продуктивный ум гарантирует ему успех в любой области, которой он решит заниматься.

Широши замолк.

Иннокентий застенчиво попросил:

— Расскажите, пожалуйста, если можно, о ком‑нибудь еще.

Логичней всего рассказать о лучшем друге нашего Ивана, американце Джоне, с которым они познакомились все на том же юге. Джон — выдающийся медик и химик, много лет проработавший в тесном сотрудничестве с ЦРУ и министерством обороны США. Но мало кто из американцев так ненавидит свою страну, как он.

Ну, с русским более или менее понятно, но почему американец ненавидит свою родину? — Как настоящий ученый Иннокентий в любом случае пытался докопаться до истины.

Разве так важна причина, важен неоспоримый факт, — ушел от ответа Широши. — Поймите, дорогие мои, о жизни каждого из нынешних членов Совета можно написать авантюрный роман даже на основании того, что я о них знаю, а знаю я о них ничтожно мало. Эти люди сочиняли собственную жизнь как роман и получали от этого удовольствие.

Меня уже давно перестала удивлять обширность ваших знаний в самых разных сферах жизни, — произнес Савелий, — но признайтесь честно, Феликс Андреевич, откуда вы так хорошо информированы об этой суперсекретной структуре?

Я мог стать одним из этих пяти, — просто ответил Широши.

Иннокентий громко охнул.

Значит, вам предлагали стать полноправным членом этого Совета, — уточнил Бешеный.

И неоднократно. А я, сами понимаете почему, неоднократно отказывался. Насколько мне известно, я — единственный отказник.

А как вообще происходит отбор и прием в члены Совета? — спросил Иннокентий, ум которого требовал все разложить по полочкам.