София стояла неподвижно, смущенная, потому что он реагировал на ее осторожные ласки более порывисто, чем толстая Гризельдис. Она была почти довольна, поскольку могла руководить неистовством, которое на короткое мгновение стало сильнее, чем постоянная боль.

Скоро все кончилось. Она едва успела понять, что произошло, когда другая жидкость, густая как белый гной, только без всякой примеси крови, брызнула на простыни. София отдернула руку, чтобы это тепло не пролилось на нее, и в этот момент он резко вскочил с постели, испугавшись, что испачкал ее.

— Арнульф! — крикнула она, чувствуя, как сильно пересохло у нее во рту.

Он долго не отвечал, стоял и не знал, как ему помыться. Конечно, кувшины с водой стояли наготове, но они был наполнены той священной жидкостью, в которой искупался святой монах.

— Наверное, тебе лучше уйти, девочка, — пробормотал он смущенно.

Сначала София почувствовала облегчение, поняв, что ей больше не придется прикасаться к его телу, но потом вдруг запаниковала, испугавшись, что он больше не позовет ее.

«Это ведь не хуже, чем лежать рядом с Гризельдис», подумала она и решительно подошла к нему.

— Необходимо смазать рану мазью, — сказала она и осторожно положила руку ему на плечо. — Я ее уже приготовила.

София записала это.

«Он простой человек, — писала она, — его жизнь посвящена телу, будь то желание или боль. Он владеет письмом, но он не ученый, и большая часть из написанного им второстепенно, то есть было бы лучше, чтобы оно никогда не было написано. Но какой была бы моя жизнь без него? Только с ним я могу читать и писать. Если бы его не было — смерть была бы для меня лучшим выбором, это точно. Я доведу его до того, что он... что он...»

Она не решилась доверить свою мысль пергаменту. София уже слишком много написала, поддавшись привычке, которую давно пора было оставить. В последние месяцы ей чаще удавалось ограничиться описанием рассказов Арнульфа о большом мире. Однако она с удовольствием доверила пергаменту и свои размышления о том, что выгодное для обоих сотрудничество первых недель скоро приведет его к мысли, что она нужна ему, и он освободит ее от ужасной семьи.

По сравнению с пропитанным зловонным чадом домом тетки, который она про себя называла хлевом, его постоянные оханья, боязнь болезни и даже желание, которое всегда было связано с болью, были вполне терпимы.

Он сидел недалеко от Софии, глядя, как она пишет.

— Уже вечер, — заметил он. — Тебе пора домой.

— А что, если я останусв?

— Тогда придет твоя запыхавшаяся тетка Берта и своим потом разнесет по всему дому болезнь!

В его словах послышалась отцовская насмешка. Она поднялась, чтобы не напугать его своим желанием. Наверняка когда-нибудь наступит день, когда он сам поймет, что бессмысленно каждый раз отправлять ее обратно.

Она попрощалась с ним и отправилась домой, но шаги ее были нерешительными. К Арнульфу она всегда шла торопливо и охотно, а сейчас ее взгляд блуждал высоко, среди облаков, которые постепенно затягивали небо. Праздник Пасхи только что прошел, наступило лето, но она уже сейчас с тоской думала о длинных осенних и зимних днях, когда все будут сидеть в теткином доме друг напротив друга. Антье, жена второго сына, только что родила ребенка, который к тому времени, как выпадет снег, превратится в беззубого шалуна. Он будет ныть и ползать по комнате, пока кто-нибудь не даст ему пинка, а потом другой даст пинка тому, кто ударил ребенка.

София попыталась подавить отвращение.

«Арнульф не позволит мне погрязнуть в этом аду, — решительно подумала она. — Прежде чем наступит лето, я должна убедить его в том, что ему стоит забрать меня из семьи, и тогда я смогу...»

Но трезвая, успокаивающая мысль была очень не вовремя прервана. Она услышала голос, такой же густой и занимающий все пространство, как и тело, от которого он исходил. Тетка Берта часто бранила Софию, но сегодня она принялась ругаться едва завидев девушку на улице.

— Госпожа все же соблаговолила вернуться домой? — пронзительно вскричала тетка Берта. — Никак не насладишься нашим драгоценным Арнульфом!

С тех пор как у Софии снова появилась возможность писать, она начала разговаривать и с ненавистным семейством, хотя и не растрачивала слова попусту.

Но на этот раз она грубо возразила:

— Ты ведь сама меня к нему отправила! Так в чем же дело?

— Хе! — пропыхтела Берта и протянула тяжелую руку, чтобы схватить Софию, и разозлилась еще больше, когда та легко увернулась. — Теперь ты еще и дерзить будешь? Я согласилась на его предложение, это точно. Но только для того, чтобы ты начала говорить — и это получилось — и чтобы подготовить тебя к замужеству. Но уже давно у меня появились сомнения, что Арнульф не пол тебя заставляет скоблить, хотя именно это и подобает делать такой, как ты. Слишком уж ты нос стала задирать.

Она говорила, разбрызгивая слюну, и Софии пришлось вытереть лицо.

— Я задираю нос, потому что в твоем доме воняет, драгоценная тетушка! — воскликнула она, не сдержавшись.

— Ого! Так ты благодаришь меня за то, что я приютила тебя, после того как тебя выгнали из монастыря! Не смей так разговаривать со мной, дрянная девчонка! Мне надоело смотреть, как ты убегаешь из дома! Конечно, я уважаю Арнульфа, но он достаточно богат, чтобы нанять служанку. А работы и тут полно!

От жары ноги тетки покрылись язвами. От их вида к горлу Софии подступала тошнота — так же, как от фурункулов Арнульфа, клейкого межножья Гризельдис или от всех обожженных, раненых, больных, которых она в своей жизни уже видела огромное количество.

Вдалеке послышались удары грома, и голос Софии был похож на этот глубокий, яростный звук.

— Ты отвратительная старая карга! Ты недостойна даже того, чтобы просто смотреть на меня! Ты и твои родные похожи на свиней, а ваш дом — на свинарник! И не думай о том, чтобы схватить меня, а еще меньше о том, чтобы запретить мне ходить к Арнульфу!

Такая наглость заставила тетку Берту на какое-то время потерять дар речи. Затем она взвизгнула, бросилась вперед, будто хотела накрыть Софию своим телом, и упала на землю, поскольку та ловко увернулась.

— Стой, девчонка! — прошипела она. — Тебе от меня не убежать!

— Так догони меня! — усмехнулась София. — У кабана ноги проворнее, чем у тебя!

Толстуха извивалась на полу, как жук, пытаясь подняться, и почти задыхалась от кашля. Софии же хотелось смеяться — громко, злобно, забыв об отвращении, которое вызывало у нее это человеческое создание.

Но смех застрял в горле, когда она увидела двух сыновей Берты, которые с грозным видом приближались к ним. Они достаточно слышали и теперь накажут за дерзость наглую девчонку, которая так и не стала настоящим членом семьи.

София бежала быстрее, чем они, потому что была легче и меньше и ей без труда удавалось проскальзывать между деревьями. Тяжело было только удерживать равновесие на скользкой земле. Лишь немногие улицы были выложены камнями. Большинство же из них жарким летом превращались в грязный поток, пахнувший как отхожее место. Из окон беззаботно выливали на улицу все нечистоты вплоть до содержимого ночных горшков.