"Наверно, за это и медаль", — проскочило в голове у Авки. Но сказал про другое (дернуло его за язык):

— А голос принца у вас тоже сохранился?

Авка уже понял, что машина с трубой умеет не только вопить по-мальчишечьи, но и запоминать голоса.

— К сожалению, нет. Я включила запись, но во время процедуры его высочество героически молчал, а его храброе сопение аппарат уловить не сумел.

— А как он действует? — опять не сдержал любопытства Авка.

— Довольно просто. Звук попадает в трубу и заставляет колебаться вот эту металлическую пластинку с иглой. Игла выцарапывает на кожуре вертящейся тыквы зубчатые бороздки. Это и есть запись голоса. А звучание — это обратный процесс. Игла бежит по бороздке и заставляет звучать трубу. Главное, чтобы тыква была гладкая, иначе иголка спотыкается…

— До чего замечательно! — выдохнул Авка. — Ваше сиятельство, это вы сами придумали?

— Нет, это давнее изобретение моего покойного мужа. Фигус фон Рутенгартен был большой любитель музыки. У него в замке каждую неделю играл замечательный оркестр, и барон решил оставить на память лучшие музыкальные произведения. Для этого и придумал тыквофон…

— Что?

— Что такое "тыква", известно. А "фон" на одном из древних языков означает звук. Отсюда и название аппарата… Но изобретения полагается регистрировать в Императорской патентной коллегии. А там всякие ученые мужи воспротивились. Как, говорят, можно подменять скрипучем тыквенным звучанием живые голоса оркестровых инструментов и песен! Надругательство над искусством! И запретили!

— Но ведь никакого скрипа почти не слыхать! Вовсе даже настоящий голос!

— Да, но попробуй убедить коллегию! Она даже постановила: сломать тыквофон!.. Ну, ломать его барон, конечно, не стал и даже сохранил кое-какие музыкальные тыквы, однако все это под секретом. Достоянием тыквогонского общества изобретение так и не стало…

— Всякие власти почему-то очень боятся новшеств, — горько посочувствовал баронессе Авка. — Вот в Никалукии… ну, там, где Звенка… еле-еле разрешили построить гра… ви-то-план. А теперь, наверно, запретят насовсем…

Сейчас, когда страхи ушли, Звенкино лицо снова как бы висело в воздухе перед Авкой. Некрасивое, печальное и… незабываемое. И Авка снова понял, что эта грусть — надолго… Он протяжно, почти со стоном, вздохнул.

Баронесса внимательно взглянула на него.

— Ты мне почему-то весьма симпатичен, Август Головка. Давай-ка я оставлю для коллекции твой голос…

— Ой, нет… — Авка опять машинально вцепился в лямку.

— Ты не понял. Я попрошу тебя что-нибудь сказать в трубу… Негромко, чтобы не услышали за дверью… Скажи, например, какое-нибудь заветное желание. Не стесняйся. Имей в ввиду: если желание сохранено в записи на долгий срок, оно все время действует на силы природы, и, может быть, силы эти в конце концов поспособствуют его исполнению… А?

"Может, правда?"

— Н… ну хорошо… Только вы никому-никому это не давайте слушать, ладно?

— Бзяка буду.

Баронесса запустила маховик тыквофона. Подвинула Авку лицом к трубе.

— Говори, Август Головка…

Авкины уши опять стали горячими. Он зажмурился.

— Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… — Авка с трудом договорил фразу и прерывисто задышал.

— Замечательно! — Баронесса остановила колесо. Передвинула на тыквочке "ложку" с иглой. Крутнула маховик опять. — А теперь слушай…

Сперва сквозь шипенье прозвучал голос баронессы: "Говори, Август Головка…" А после заикающийся мальчишка тихо выговорил: "Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… чтобы я как-нибудь сам оказался на ее берегу… Вот…" Затем — сбивчивые вдохи и выдохи…

Неужели это правда он, Авка? Чудеса…

— Ваше сиятельство… А еще… можно, я спрошу?

— Можно.

— Как вы думаете… есть какая-нибудь возможность добраться… туда?..

— До девочки?

— Ну да…

— Не знаю, голубчик. Честно говоря, по-моему, нет. Наша техника еще не доросла до такого… Может быть, потом…

— Когда потом-то… — прошептал Авка. И чуть не уронил слезинку…

Баронесса вздохнула совсем по-старушечьи:

— Кабы знать… Я ничем не могу тебе помочь. Был бы жив мой супруг, тогда другое дело, он был замечательный изобретатель…

— Значит, всю жизнь так и мучиться? — горько сказал Авка. Не баронессе, а себе.

— Что поделаешь, голубчик. От любви лекарства нет… Разве что одно — забыть.

— Не забывается же…

— А вот это можно попробовать… Есть одно очень сильное средство…

— Это, что ли, как тех, за кота? — выговорил Авка печальную догадку. И подумал: "Может быть, пусть? Зато потом — облегчение…"

— Я совсем не про то! В коллекции барона сохранилась одна тыква с записью замечательной музыкальной пьесы. Называется "Соната забвения". Неизвестного старинного композитора. Барон говорил, что, если послушать эту музыку один раз, мучения души становятся легче. А если дважды — причина мучений забывается совсем. Я, правда, не пробовала, потому что не привыкла прятаться от страданий. Но тебе-то зачем страдать в такие юные годы?.. Хочешь послушать сонату?

— Да! — с горьким нетерпением качнулся вперед Авка.

Баронесса покивала. Достала с полки тыквочку лимонного цвета, вставила ее в зажимы тыквофона вместо прежней.

— Это должно быть тихо, чтобы тот, кто в прихожей, не удивлялся: что там у них за концерт? — Она заткнула жестяной контрабас большущей пробкой, от которой тянулся шланг из длинного тыквенного стебля. Шланг раздваивался, и к двум концам были приделаны пустотелые половинки сушеной тыквы-шуршалки. Их соединяло упругое медное полукружье — по размеру головы.

— Садись, Август Головка… — И баронесса надела тыквенные половинки ему на уши. Авка услышал шелест и шуршание.

Он сидел и смотрел, как баронесса идет к тыквофону, как поправляет ложку с иглой, как берется за маховик… Но видел это как бы через портрет Звенки. Девчонкино лицо снова было перед ним — полупрозрачное, печальное и… ну, такое… Звенкино…

— Нет! — Авка быстро снял шуршащие полутыковки. — Не надо… Простите, ваше сиятельство, но не надо… Пусть…

— Вот как? — Баронесса подняла левую бровь.

— Да… — вздохнул Авка. И повторил: — Пусть… — И (странное дело!) слегка повеселел.

В прихожей баронессы томился и топтался, не решаясь присесть на лавку, императорский паж Данька Белоцвет.

— О! — удивился Авка, когда вышел.

— О… — удивился и Данька, увидев знакомого. Впрочем, не очень.