Джеф ухмыляется. Его манера сидеть тоже другая: Том сидит удобно развалившись, Джеф — выпрямившись и нетерпеливо озираясь. Минуту спустя ветер вдруг утихает, сразу теплеет. Подъемник ни с того ни с сего останавливается — не парадокс ли? Джеф ударяет рукояткой палки в защитный дымовой плексиглас.

— Итальянцы… — фыркает он.

Том поворачивает голову назад и довольно щурится на солнце. Стоит безветрие.

— Человеку нужна хотя бы толика умиротворения, — размышляет он вслух. — Уж если не мудрости. Умиротворение как бонус от бюро путешествий под названием «Жизнь». Если у тебя во время пересадки в аэропорту не по твоей вине срывается полет, любая порядочная авиакомпания хотя бы накормит тебя задарма.

О боже, на это у меня уже не хватает нервов, думает Джеф.

— А бывает еще хуже. Плюхаешься с книгой в кресло — как в добрых старых фильмах — и за полчаса прочитываешь всего две странички. Уставившись в стену, слушаешь шум трамваев, машин «скорой помощи» и тревожные гудки клаксонов.

Подъемник снова беззвучно двинулся.

— А так я мог бы кататься целую вечность.

— Н-да. Я решительно предпочитаю спуск.

— Вверх или вниз. Один черт.

У Джефа создается неприятное ощущение, что вещей, в которых их взгляды расходятся, уже слишком много, чтобы сохранялась прежняя дружба, но, разумеется, вслух он этого не высказывает.

— Надо отдать наточить их, — говорит он. — Такие лыжи быстро тупятся.

Том смеется, Джефа это по-настоящему бесит. Что, черт подери, смешного в том, что кто-то хочет отдать наточить края лыж? Он обиженно замолкает. Ох уж эти поэты, думает он. По мере того как подъемник поднимается к верхней мачте, в поле зрения вырисовывается часть лыжной трассы. Он наблюдает за отдельными лыжниками и про себя оценивает их. Но и на сей раз он не видит никого, кто бы катался лучше его, это приятно. На повороте показывается лыжный инструктор, а за ним хвост детей дошкольного возраста: на всех маленькие шлемы и светящиеся зеленые жилеты.

— Браво! — кричит инструктор. — Браво!

— Значит, их уже взяли в оборот, — хмуро произносит Том. — На будущий год напялят на них школьные ранцы, и они опомниться не успеют, как по восемь часов каждый день будут сидеть на скрипучем канцелярском стуле.

Джеф недовольно чмокает.

— А остаток дня ссориться дома с партнером или почаще навещать родителей по выходным… Их уже тоже впрягли. Они этого еще не знают, но они уже в одной упряжке с нами.

— По-моему, — не выдерживает Джеф, — эти дети нормально учатся кататься на лыжах. Ничего другого тут нет. Все остальное — лишь твои поэтические бредни.

У Тома на удивление развеселый вид. Джеф сожалеет, что Скиппи не умеет кататься на лыжах и потому не ездит с ними в горы — даже его всегдашние непристойности лучше, чем эти бредни. Он сморкается. Потом вспоминает недавний свой зарок: не судить своих товарищей.

— Оʼкей, — говорит он примирительно. — Я бы сейчас дважды съехал по черному спуску, до двенадцати у нас получится. Потом можем по красному съехать к тому кабаку, где мы были вчера.

Он считает свой план максимально приемлемым: будь он здесь один, он катался бы самое малое на час дольше; после полудня проглотил бы наскоро в буфете сэндвич с бастурмой и дуй себе дальше; но вид у Тома не слишком восторженный.

— Так не гоняла меня даже Клара. С ней у меня, по крайней мере, была мотивация.

— Мотивацию спокойно я тебе предоставлю: skipass[17]на пять дней стоит четыре с половиной тысячи.

Том смотрит на Джефа с превосходством, истоки которого Джефу неведомы.

— Я хотел бы тебя попросить кое о чем, Джеф. Не мог бы ты в моем присутствии любезно избегать слова skipass?

— Сожалею. Это абсолютно нормальное слово. Его употребляет каждый, и я не исключение. Думаю, ты единственный в Доломитах, кому это слово претит.

— Возможно, — допускает Том. — Мне было бы даже лестно.

Когда они наверху выходят из подъемника, Том сообщает Джефу, что перед запланированными тремя спусками он должен опрокинуть рюмочку.

— Одну рюмку и в путь, — говорит он.

Джеф сперва резко поворачивается к нему спиной, но потом со вздохом подчиняется его желанию. В маленьком баре у верхней остановки подъемника он торопливо заказывает и тут же оплачивает две рюмки граппы. Они выпивают их залпом, стоя. Джеф направляется к выходу, но Том останавливается.

— Что еще? — рявкает Джеф угрожающе.

У Тома извиняющийся вид.

— Мне непреодолимо нужно в туалет. Я понимаю, что не могу испытывать твое терпение до бесконечности, и, естественно, смирюсь, если в данном случае ты поедешь вперед.

— Я подожду, — говорит Джеф ледяным тоном. — Ступай же наконец!

— Ты в самом деле меня подождешь? Из своего драгоценного skipassʼа ты пожертвуешь мне три минуты?

— Ступай!

Джеф стыдливо осознает, что его выкрик звучал несколько истерично. В лице Тома что-то оттаивает.

— Господи, Джеф, ведь это всего-навсего лыжная прогулка…

Случилось неожиданное: после того выпада Марии меня никто больше не спрашивает о Либоре, даже Мария. Это все равно как если бы я с предельной добросовестностью систематически готовилась к урокам истории, а учительница никогда не вызывала меня. Может, им не любопытно? Не могу понять. Иногда в отчаянии говорю себе, что даже возможное разоблачение было бы лучше, чем эта вечная неопределенность. Но какое там разоблачение? Я верю в себя. Я умею выскользнуть из самой что ни на есть хитроумной ловушки. Со спокойной улыбкой я готова ответить даже на самый каверзный вопрос. Я представляю это примерно так.

Мария (в присутствии всех): А получила ли Фуйкова от своего Либора что-нибудь к именинам? (Она агрессивно поворачивается ко мне лицом.) У тебя вчера ведь были именины?

Про себя я снисходительно ухмыляюсь: до чего же она дальновидна! Думает, что умная, но на самом деле дура. Она что, серьезно считает, что своим вопросом застигнет меня врасплох?

Я: Хотя и были, но лучше мне об этом не напоминай…

Мария (обводит присутствующих девочек многозначительным взглядом): Ты, наверно, хочешь сказать, что ничего от Либора не получила?

Я: Получила и не получила. Как посмотреть.

Мария (не спускает с меня взгляда): Может, объяснишь нам.

Я (с веселой улыбкой): Иными словами, твои сомнения насчет существования Либора не дают тебе покоя… (Вздыхаю.) Что ж, придется сказать тебе и про это: он где-то купил мне вроде как искусственную розу, которая, впрочем, и не роза вовсе: при ближайшем рассмотрении обнаруживаешь, что это сложенные красные трусики. «Танга».