— Все очень просто, Сан Борисыч, — вздохнул Поремский. — Эта история какая-то одинаковая на всех витках своей спирали…

— То есть?

— А то и есть… Кто-то надавил сверху, меня буквально вынудили изменить ей меру пресечения…

— То есть как?! Кто на тебя давил, Меркулов?!

— Скорее, давили, конечно, на него… Кто — понятия не имею… Он тогда и так был вымотан делом Цезаря. Садовничего еще не поймали, только готовились, все было на нем, ты в отпуске… Словом, вызвал он меня и говорит: черт с ними, если что случится, отвечать будут сами!

— Дьявол!.. Только не говори мне, что Мокрушина слиняла!

Володя Поремский вздохнул и поглядел на шефа сочувственно:

— В тот же день, когда мера пресечения была ей изменена. Она даже домой не заехала.

Александр Борисович молча сжал губы. Володя немного понаблюдал за тем, как играют у шефа на скулах желваки, после чего решил сжалиться над ним:

— Да не волнуйся ты так, Сан Борисыч, мы ж тут тоже сложа руки не сидели! Похоже, дамочка укрывается у своего любовника, мы его уже определили… Как раз вчера. А вот наружку я организовать не успел…

— Для чего тебе наружка? В таких ситуациях организовывают визит на дом, под невинным предлогом и с хорошими ребятишками за спиной!

— Ага… Все дело в том, кто именно любовник…

— Что, тоже из наших? — уныло поинтересовался Турецкий.

— Из эмвэдэшных, да еще и в чине генерала… — Поремский назвал фамилию и добавил: — Вячеслав Иванович уже в курсе, мы с ним сегодня утром разговаривали, я еще не знал, что меня в этот Мухосранск отправляют… В общем, с наружкой будет все в порядке, и она точно нужна: не может же наша Анна Константиновна вечно сидеть у своего хахаля в четырех стенах? Наверняка он попробует помочь ей смыться, скорее всего, за рубеж…Тут мы ее и возьмем — тепленькой. То есть теперь уже не мы, а ты.

— Ладно, — вздохнул Александр Борисович, — разберемся. С Вячеславом Ивановичем я сам созвонюсь… Вот дура баба… Насколько понимаю, до исчезновения ей грозило где-то от семи до пятнадцати?

— Думаю, больше семи не дали бы…

— Зато теперь получит на полную катушку с довеском, — произнес Турецкий и, сняв с телефонного аппарата трубку, начал набирать рабочий номер Славы Грязнова.

3

Разговор с Меркуловым по поводу дела Мокрушиной ничего нового Александру Борисовичу не дал, если не считать дополнительной головной боли.

— Ты знаешь, кто мне звонил по поводу изменения ей меры пресечения, да еще в момент, когда все мы тут были на нервах из-за твоего Цезаря?! — обиженно произнес тот.

— И знать не хочу! — продолжал злиться Турецкий. — Насчет ее именитого любовника я уже в курсе… Ты сам-то хоть понимаешь, что авантюру с квартирой они задумали наверняка совместно, а это значит…

— Это значит, что уголовное дело по Мокрушиной разрастается и теперь входит в интересы Главного управления собственной безопасности МВД!

— Ага… При условии контроля со стороны Генпрокуратуры… Мы со Славой это уже обсудили и ближайшие оперативно-следственные мероприятия наметили.

— Срок расследования можем продлить, — буркнул Меркулов.

— Уже…

— Разрешаю привлечь Светлану Перову, отпуск она уже отгуляла.

— Все-то ты помнишь, — усмехнулся Турецкий. — У Светы сейчас и своих заморочек хватает! В Питере, если не забыл, разгромили буквально на днях банду скинов, — тех самых, которые намеревались сорвать саммит «большой восьмерки»… Взяли практически всех, кроме кукловода, а его следы отчетливо ведут в столицу нашей родины…

— И ты привлек к этому делу Перову?! — Теперь уже Меркулов уставился на Александра Борисовича с возмущением, несколько, как тому показалось, наигранным. — На мой взгляд, она у нас не из гениев!

— Бедная Светлана… — вздохнул Турецкий. — Ее подводит внешность…

— Что ты имеешь в виду?

— С одной стороны, блондинка, которые, как известно, умными не бывают, с точки зрения некоторых мужиков, с другой — выглядит как заправский синий чулок… На самом деле Перова умница, аккуратна до занудства: когда нужно пройти по следу, как в нашем случае, не упустит ни одной детали. Сам понимаешь, фашиствующие молодчики сейчас проблема номер один…

Меркулов задумчиво поглядел на Турецкого и, прежде чем заговорить, немного поколебался. — Вот она, столь любимая нашими демократами свобода! Какой только швали не всплыло!.. Нет, ты только подумай: фашисты в стране, победившей фашизм!..

— Господь с тобой, Костя! — Александр Борисович возмущенно уставился на шефа. — При чем тут свобода-то?! Нет, конечно, вполне можно сказать, например, что молоко полезнее живописи… Кстати, многие сейчас наши политики именно это, по сути дела, и утверждают: мол, для России свобода чуть ли не вредна, а в качестве альтернативы указывают на любовь к Отечеству и традиционно христианским ценностям!

— Ничего похожего я не говорил, — запротестовал Меркулов, но явно задетый за живое Турецкий его не слушал.

— Идиотизм чистой воды! Я и сам за любовь к Отечеству, за почтительное отношение к религиозным ценностям и традициям, но кто сказал, что это противоречит свободе?! И вообще, сомневаться в ее ценности, тем более презирать общества, исповедующие ее как главный принцип жизни, — абсурд! И если хочешь знать, статистически — во всяком случае, на бытовом уровне — западное общество куда религиознее нашего!

— Ничего удивительного для страны, семьдесят лет провозглашавшей атеизм… — поспешно согласился Константин Дмитриевич. — Все равно не понимаю, с чего ты так завелся!

— С того! Я, Костя, сидючи по ночам у Ирки в больнице, телевизор теперь куда чаще смотрю, чем раньше… Знаешь, у скольких видных политиков сейчас проскальзывает это рассуждение? — Какое? — нахмурился Меркулов.

— Болтовня насчет того, что у нас в России платой за свободу, которую исповедует Запад, стали всеобщая распущенность, всеядность, безответственность и безволие… И тут же рядышком выдумка насчет того, что любовь к христианским и традиционным ценностям — наше главное отличие от европейцев и америкосов… На самом деле причина отнюдь не в свободе, а в том, что все последние годы… Да что там годы! Считай, последние сто лет, и не ошибешься! Целый век нас так колбасило, что даже при всем желании придерживаться означенных ценностей мы путаемся, хватаясь то за одно, то за другое! То Глинка, то Александров, то Сталин, но без Ленина, а то и вовсе Николай Второй с Андроповым…

— Ну и что предлагаешь лично ты? — прищурился Меркулов, который подобные разговоры недолюбливал.

— Просто понять, что очень глупо приписывать себе неочевидные преимущества перед Западом, а заодно и достоинства, наличие которых весьма сомнительно… Это скорее мистифицирует россиян, чем что-то объясняет! Запомнить, что традиционные ценности и свобода не могут противопоставляться, то бишь молоко не полезнее живописи… И определить наконец, что есть свобода вообще!