— Ну и язычок у тебя… — не выдержал Александр Борисович, неодобрительно покосившись на Екатерину. — Чего-чего, а общественных нагрузок у нас хватает.

— Хоть одну назвать можешь? — прищурилась Катя.

— Могу! — нахально заявил Турецкий, лихорадочно перебирая в уме все известное ему по данной части. — А-а-а, вот: Генпрокуратура вместе с МВД проводит сейчас благотворительную акцию, средства собираем на детишек-сирот… Вот и подключусь!

Катя фыркнула, а Ирина наконец улыбнулась: несмотря на то что быстро обернувшаяся медсестра как раз в этот момент ставила ей укол.

— А что? — немедленно расхрабрился Александр Борисович. — Соберем, накупим игрушек, конфет, памперсов… И в детдом отвезем! У нас их несколько подшефных…

Ирина уже откровенно смеялась — Ох, Шурик, а еще в отцы готовишься! Зачем же детдому памперсы? Это разве что в дом ребенка, грудничкам…

— Ну можно и без памперсов, — легко согласился Турецкий. — Кроме того, милые дамы, если б вы знали, какое количество бумаг ожидает меня в сейфе, сколько писанины… Вы бы и вовсе этот разговор не затевали как исключительно бессмысленный!

— Ладно, Ир, — смилостивилась первой Екатерина, — поверь ему еще раз, в последний… И уж коли беглый муж объявился, я, пожалуй, пойду к своим алкоголикам… Пока!

— Погоди, Кать… — Александр Борисович выскочил за ней в коридор. — На пару слов!

— Давай только быстрее, я действительно спешу, дежурю сегодня.

— А завтра?

— Что — завтра? А-а-а… Ну да, у тебя ж отпуск скончался… — Она на секунду задумалась. — Знаешь, Турецкий, давай сделаем так. Я буду контролировать Иринку днем, ты дежурить ночью… Вот тут, кстати, диванчик есть, значит, и поспать тебе удастся… Идет?

— Я как раз об этом и хотел с тобой поговорить, — обрадовался Александр Борисович. — Закавыка только одна: ты ж работаешь… Слушай, а отпуск у тебя когда?

Катя вздохнула и посмотрела на Турецкого почти с симпатией:

— А при чем здесь мой отпуск? Время проконтролировать Иринку я всегда найду, а не дай бог что, мне сразу же позвонят. Но я вот тебе что хотела сказать: понимаю, ты переживаешь, волнуешься и все такое. Но вы оба, поверь моему опыту, здорово преувеличиваете опасность, усугубляете ситуацию!

— Да ты что?! — Александр Борисович возмущенно уставился на бездушную Екатерину. — Да ты хоть знаешь, что мне Семен Львович сказал?

— И что? — прищурилась та.

— Что роды с таким перерывом, как у Иринки, считаются вообще как первые! А с учетом возраста… — Он внезапно вспыхнул от возмущения. — Я тут позавчера такое услышал!..

— И какое?

— Медсестра их старшая… Ну или акушерка, что ли, толстая такая бабища, да еще с усами… Знаешь, как она Ирку мою назвала? Старородящая!.. Я едва сдержался, чтобы ее за такие словечки по стенке не размазать!

— Тихо-тихо… Ух, Турецкий, ты глуп как все мужики… Старородящая — это не обзывательство и даже не определение. Это термин такой медицинский, специфический, употребляемый в гинекологии! Ну а что касается родов… Ты хоть раз дал себе труд оглядеться?

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что таких, как твоя Ирина, здесь полное отделение! И все ведут себя гораздо спокойнее, между прочим, несмотря на то что ни подруг, ни тем более любящих мужей к ним в качестве дежурных у ложа пострадавшей никто не пускает…

— Не всем из них под сорок! — сердито буркнул Турецкий. — Конечно, не всем, сейчас угроза выкидыша и у восемнадцатилетних не редкость… А под сорок тут примерно половина пациенток!

— Тебя не переговоришь, — вздохнул Александр Борисович. — Ну ладно, о главном договорились: ты — днем, я — ночью. Но я и в течение дня, когда такая возможность будет, тоже сразу сюда…

Катя сочувственно покосилась на него и пожала плечами:

— Твое дело… Хочется вам обоим хипеж подымать — на здоровье… Как говорится, красиво жить не запретишь!

Команда Александра Борисовича Турецкого, сколоченная им за годы службы, была небольшой, но зато, как часто с гордостью говорил он сам, увесистой и по-настоящему убойной. Вот так ему повезло на подчиненных, а заодно и оперуполномоченных Грязнова-старшего, которых тот предоставлял ему совершенно безотказно, когда речь шла об особо сложных делах.

Что касается «важняков», то помимо любимчика Померанцева он выделял среди прочих Володю Поремского — подвижного, изящного блондина, с умными и проницательными глазами, до смешного напоминавшего самого Александра Борисовича в молодости… Надо сказать, что удивительное сходство первым заметил Меркулов, и, по наблюдениям Турецкого, тут же «усыновил» парня, едва ли не соперничая в этом смысле со своим старым другом.

Причина была проста, и всякий раз, когда она всплывала, вызывала у Александра Борисовича улыбку. Как известно, Константин Дмитриевич являлся человеком в личной жизни «самых строгих правил», совсем как тоже всем известный дядя Александра Сергеевича. То бишь прекрасным семьянином и честным служакой, красневшим от негодования при слове «любовница», так же как при слове «взятка». И единственной претензией к старым друзьям, Турецкому и Грязнову-старшему, у Меркулова как раз и было их, с его точки зрения, непозволительно вольное отношение к дамам… Женолюбие приравнивалось в его понимании к безнравственности и аморальности, и он искренне не понимал, как это у таких кристально честных людей, как Саша и Слава, оно все же имеет место быть…

В итоге в представлении высоконравственного Меркулова сложилась некая цепочка, более-менее объясняющая такое положение вещей. «Крайним» в этом смысле был избран Вячеслав Иванович, записной холостяк, что, с точки зрения Константина Дмитриевича, уже свидетельствовало не в его пользу. Именно он — а кто же еще?! — сбивал периодически с пути истинного женатого Турецкого, проще говоря, «портил» его… Себя Меркулов винил только в одном: недоглядел за своим подшефным младшим другом вовремя, упустил момент, когда порочный Грязнов повлиял на Сашу необратимо… Второй такой ошибки он допустить не мог!

Посему, с тех пор как в Генпрокуратуре появился Володя Поремский, до умиления напоминавший Константину Дмитриевичу своего друга в юности, несчастному Александру Борисовичу периодически приходилось выслушивать строжайшие и, что хуже всего, пространные предупреждения Меркулова относительно того, что будет с самим Турецким, если тот попытается «испортить этого парня»! Выслушивать их приходилось терпеливо, покорно и молча, поскольку объяснить Косте разницу между «мальчиком» и «мужем», никаким воспитательным или антивоспитательным акциям давно уже не поддающимся, возможным не представлялось. Цепочка «Славка испортил Саню» продолжилась следующим звеном — «Саня вполне может испортить теперь Поремского» — и точка!

Обо всем этом и подумал Александр Борисович, едва вызванный им Володя переступил порог его кабинета с тремя увесистыми папками текущих дел в руках: Турецкий попросил его прихватить с собой не все, но самые неотложные, «горящие синим пламенем».