– Стоп! – Ханна показала на изображение загадочного существа-фавна, которое я нашла на днях. – Это не единорог. Или все-таки он?

– Нет, – одновременно воскликнули мы с Шарлоттой.

– Почему нет?

Мы нагнулись над страницами. Рисунок тушью, как и запись под ним, был датирован тысяча семьсот пятьдесят восьмым годом и, видимо, сделан рукой некоего предка де Винтеров, потому что автор называл себя граф фон Штольценбург. По первым записям, тянущимся с начала тысяча семьсот пятьдесят восьмого года, было видно, что человек он одинокий. Граф снова и снова клял свою отшельническую жизнь и расстраивался из-за того, что у него нет ни жены, ни детей.

Со временем его тексты менялись все больше и больше, становились все мрачнее, тоскливее и… безумнее. Видимо, граф фон Штольценбург был не только одиночкой, но еще и параноиком. Он создал в замке бесчисленные тайные ходы и комнаты, которые называл лабораториями, где часто пропадал в начале лета тысяча семьсот пятьдесят восьмого года. В последних записях он заговорил о каком-то сыне, а если точнее, существе, которое переживет его и пронесет его слова сквозь года. О ком-то, кто одолеет границы времени и бренность бытия.

У меня росло подозрение, что граф фон Штольценбург понемногу терял рассудок. С октября пятьдесят восьмого года его записи превратились в полную бессмыслицу, он постоянно вырисовывал тушью один и тот же рисунок. Мы бросили чтение. Оно ничего не давало.

Но Ханна снова торжествующе указала на набросок:

– Смотрите, он создал единорога.

Шарлотта фыркнула:

– Ладно, на сегодня хватит. Боюсь, уровень бреда все растет. Пуговица и лев – это еще куда ни шло, но всему есть предел. Сейчас пора заканчивать. – Она взяла книгу у меня из рук, захлопнула и запихнула мне под подушку. – Пойдем спать, а завтра подумаем дальше, хорошо? Магии не существует.

Правда?

– Спокойной ночи, – сказала я.

Шарлотта уже стояла у двери. На ходу она в миллионный раз за день взглянула на экран телефона. Видимо, новых сообщений так и не было, потому что она сразу сунула его обратно в чехол. Ханна ушла в ванную чистить зубы, а я осталась одна. Подушка немного дыбилась из-за лежащей под ней книги.

Я прикрыла глаза и оперлась головой о стену позади. Как это вообще возможно? Мне шестнадцать, я твердо настроена повзрослеть. Следующей весной я приму участие в выборах на место старосты школы, а после окончания школы собираюсь три года путешествовать по миру. Поступлю в университет и сделаю карьеру. Может, стану адвокатом или журналисткой. Боже мой, я же разумный человек, я правда на полном серьезе сижу тут со старой книженцией и гадаю, существует ли магия?

Но на странице книги остались мои записи о пуговице, льве и помутнении рассудка доктора Майера в кафетерии. И у меня, черт возьми, получилось натравить на Тоби Белла настоящего льва! При мысли об этом я покрылась гусиной кожей. Та запись вышла действительно безрассудной. Кажется, последствия своих слов вообще невозможно предугадать. Хотя насчет чаепития и пуговки в кексе все прошло без зазубринки… может, потому, что инструкции я написала очень точно?

Я прислушалась к шуму льющейся воды и звуку электрической зубной щетки Ханны. Рука словно сама собой скользнула по простыне и вытащила хронику на свет.

«Наука не в том, чтобы строить о чем-то догадки, а в том, чтобы создавать гипотезы и доказывать их». За последние недели я примерно сорок два раза слышала эти слова от Джона. Сегодня я или сошла с ума, или сделала революционное открытие. В обоих случаях безопаснее, логичнее и научнее не сидеть на месте, не так ли? Проверять гипотезы. Итак, если я хочу что-либо доказать, следует выяснить, существует ли возможность сделать это иначе, нежели провести небольшой эксперимент.

Я присмотрелась к тисненому силуэту на обложке существу, придуманному сумасшедшим, существу, в которое, как в сказочный персонаж, я еще сегодня утром не верила. Надо понять, как оно связано с записями и самой книгой. Я должна узнать больше. Прямо сейчас.

Конечно, я буду ужасно осторожна и начну со всяких мелочей типа пуговиц. Но я возьмусь за это сегодня же ночью. Эмма Магдалена Моргенрот не из тех, кто бездействует.

Я схватила карандаш и через минуту стала выводить тонкие линии на новой странице. Вернувшись из ванной, Ханна увидела, что я делаю, и ухмыльнулась:

– Так у меня будет единорог?

– Нет, – ответила я и продолжила писать, надеясь, что не иду прямой дорожкой в сумасшедший дом. – А как тебе понравится работать над проектом по биологии в группе с Синаном?

Ханна покачала головой, а затем кивнула:

– Забудь уже об этом придурке.

Следующие дни пролетели как один миг в долгой истории жизни замка.

Но изменилось все.

Раньше я часто мечтала быть значимой. Еще ребенком мне хотелось влиять на события, помогать людям и делать мир лучше. Но я знала, что для этого нужно стараться, и много работала над собой. Например, делала все, чтобы с успехом закончить Штольценбург. В прошлом году у меня даже получилось стать представительницей учеников средних классов в совете школы. Но действительно изменить что-либо мне до сих пор не удавалось, не считая, может, моего противостояния в изнуряющей дискуссии на тему школьной формы. А теперь, с хроникой, я получила возможности, о которых и мечтать не смела, и начала мало-помалу постигать границы новых миров.

Кое-что уже произошло: например, Ханна и Синан действительно попали в одну группу по биологии и в четверг сидели вместе после обеда, разрабатывая концепцию влажной среды обитания, которую на следующей неделе представят для дальнейших исследований.

А еще мне буквально несколькими предложениями удалось то, с чем не справлялся ни один доктор: отец уже несколько дней чувствовал себя здоровым, его не мучили ни мигрень, ни астма, ни выдуманная тропическая болезнь, и настроение у него значительно улучшилось. Вчера вечером я даже видела, как он занимался йогой в парке, хотя в это верилось с трудом. И улыбался папа все чаще.

Доктор Майер и молодая госпожа Беркенбек теперь официально стали парой. Несколько школьников видели, как позавчера во время ужина они скрылись за автоматом с напитками. Их много раз видели в парке держащимися за руки. Что сподвигло милую повариху простить нашего историка, никто точно не знал. Но почему это произошло, было абсолютно ясно только мне да Ханне.