— А как же Заявление ТАСС? — изумленно спросил Куркин. — Ведь в нем говорилось…

— Но ведь это же внешнеполитическая акция, которая к армии не имела прямого отношения, — сказал командующий. Он устало опустился на стул, вытирая носовым платком вспотевшее, сильно осунувшееся лицо. — Не надо сейчас заниматься обсуждением этих проблем. У нас есть свои достаточно важные…»[26]

Вот так — а не лепетать с девической наивностью: «Но ведь товарищ Сталин сказал…» Товарищ Сталин сказал, и те, кому надо, поняли его правильно.

Берлин никак не прокомментировал сообщение ТАСС, что доказывало: война начнется в ближайшие дни. Теперь главное было — избежать слишком резких движений, и тогда Гитлеру не останется ничего, кроме как напасть на СССР без всякого повода и без объявления войны. А может быть, в такой ситуации он, взвесив все обстоятельства, и не решится напасть, оставив в тылу формально воюющую с ним Англию? Это был совсем крохотный, но все же шанс. В конце концов, переносил же он сроки нападения на Францию, в конечном итоге начав вторжение на полгода позже, чем предполагалось изначально.

Какие были опасные моменты, которые, по понятиям того времени, можно было приравнять к намерению начать войну? Естественно, мобилизация. Затем, занятие войсками огневых сооружений укрепрайонов, видных с германской территории. Мол, как это так: сами делаете такие заявления, и сами сидите в дотах. Обстрел германской территории — особенно из пушек и пулеметов. И, наконец, нарушение войсками наземной границы.

Маскировались от противника. Маскировались и от союзников. Вот, например, что записал в своем дневнике генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров 21 июня 1941 г.

«В телеграмме Джоу Эн-лая из Чунцина в Янань (Мао Цзе-Дуну) между прочим указывается на то, что Чан Кайши упорно заявляет, что Германия нападет на СССР, и намечает даже дату — 21.06.41! … Слухи о предстоящем нападении множатся со всех сторон…

…Звонил утром Молотову. Просил, чтобы переговорили с Иос. Виссарионовичем о положении и необходимых указаниях для Компартий.

Мол.: «Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я переговорю с И. В. Если будет что-то особое, позвоню!»»

То есть, даже перед зарубежными коммунистами Сталин разыгрывал роль ничего не подозревающего доверчивого простачка. Впрочем, игра, действительно, велась очень большая и того стоила. Ситуация была сложнейшая, стрелки весов застыли в неустойчивом равновесии на нулевой отметке, и сдвинуть их могло любое дуновение ветра.

Всем известно, что первым советскому народу о начале войны сообщим не Сталин, а Молотов, заместитель председателя Совнаркома и — это важно! — нарком иностранных дел. Об этой речи все слышали, но многие ли ее читали? А там, между прочим, говорилось следующее:

«Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города… Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.

Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.

В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной.

По поручению Правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчет несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта…»

Гитлер, действительно, пытался представить СССР нападающей стороной, но выглядело это неубедительно и успеха не имело…

Вернемся, однако, к «Директиве № 1». По содержанию ее особых вопросов не возникает. По времени написания — тоже. Известно, что она была передана в войска в 0 часов 30 минут 22 июня. Даже с учетом зашифровки — расшифровки — передачи на ее выполнение времени хватало. Срок подъема частей по тревоге, как мы помним, — 2–3 часа. Немцы тоже не сразу пойдут в атаку. Сперва артподготовка, бомбежка — большого урона от них быть не должно, поскольку части держатся «рассредоточенно и замаскированно», в укрытиях, авиация — на полевых аэродромах, тоже замаскированная. Потом немцам надо переправиться через границу (а там еще и река может быть, и немаленькая). Наши линии обороны большей частью находятся в нескольких километрах от границы, их тоже надо пройти, пехота идет не быстрее 5 километров в час, это если по дороге… В общем, хватало времени изготовиться к обороне.

Итак, не возникает особых вопросов по содержанию и времени отправки. А вот по времени и обстоятельствам написания — есть, и много. Вот как, по воспоминаниям маршала Жукова, появился на свет этот документ:

«Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал М. А. Пуркаев.

— Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, — сказал И. В. Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность».