Утурбай поглядел на свой кусок и сказал:

— Скоро съедим все.

Старик поварешкой вышиб из рук сына баранину и крикнул:

— Не ешь!

Утурбай молча встал и ушел в темноту. Мать, сестра и брат проводили его глазами. Сестра хотела было побежать за ним, но отец погрозил ей пальцем, и она осталась у костра. Старик поднял кусок Утурбая, очистил от песка и съел. Баранину запили крепким чаем, раскинули кошму и легли спать, не раздеваясь.

Тансык лежал с краю. Он глядел на увядающий пламень костра и припоминал разговор отца с Утурбаем. Раньше мальчишка старался видеть все глазами отца, но сегодня ему захотелось иметь глаза брата.

Костер потух, пропорхнувший ветер умчал пепел и последние искры. Темнота поредела, стала видна степь, верблюды, кони на ней и Утурбай, сидевший на берегу оврага. Сестра легонько тронула Тансыка и, припав к уху, шепнула:

— Спишь?

Тансык нечленораздельно уркнул.

— Придет Утурбай, отдай ему! — и сунула в руки липкий кусочек баранины. Мать тайком от старика не доела свою долю, сохранила для сына.

Утурбай вернулся ранним утром, по заре, разбудил сестру и начал завьючивать верблюдов. Он знал, что реку лучше перейти до солнца, когда вода не так глубока и быстра. Отца, мать и Тансыка разбудили ревом верблюды. Отец не стал помогать Утурбаю, а ушел в степь молиться. Он всего только сказал:

— У реки подожди меня!

Река бежала в глубоком песчаном русле. И в тот ранний час она была очень быстра и многоводна: в дальних горах таял снег. На переправе пришлось здорово поработать и Утурбаю, и Тансыку, и даже отцу. Верблюды и коровы без особых понуканий вошли в реку, но козы и овцы уперлись. На них кричали, их били кнутами, уговаривали, они же стояли как чумные, прижавшись друг к другу. Тогда старик поймал вожака-козла, поднял и бросил в реку. Козел, кувыркнувшись несколько раз в воде, оправился, но поплыл не на противоположный берег, а к стаду. Пришлось ударить его кнутом. Козел понял, что к стаду его не допустят, и поплыл через реку; за ним, помедлив немного, кинулось и все стадо.

Река не была опасной, но козы и овцы сами губили себя. Они плыли гуртом, теснили одна другую, связывали движения. Особенно плохо пришлось ягнятам. Впервые очутившись в реке, они неловко перебирали уродливыми ногами, тыкались головами в воду, захлебывались и шли ко дну. На другом берегу Мухтар не досчитался четырех ягнят. Чтобы утешить себя, он начал ругать реку.

Утурбай подмигнул Тансыку, сестре и сказал:

— Старый ворчун, лучше бы построил мост.

Утурбай не был плохим сыном, а Мухтар плохим отцом. В прошлом они по-настоящему любили друг друга, сын слушался отца, отец охотно учил сына, чему находил полезным, но разница во взглядах на жизнь все больше отдаляла их друг от друга.

Сын видел, что отец слеп и глух, губит жизнь и себе, и ему, и брату с сестрой. Отец же не мог отказаться от отвращения к оседлой жизни, от надежд, что вернется прошлое. В его седой голове ни разу не появилось мысли, что молодые всегда правы перед стариками: с молоком матери они всасывают опыт и мудрость отцов и в десять лет бывают старше их. Правы еще потому, что им предстоит жить, за все свои ошибки и заблуждения будут расплачиваться они. Дети всегда старше отцов, именно потому, что они дети.

Появись у старика хоть одна из этих мыслей, которые бродили в голове сына, он бы с большим терпением стал выслушивать его советы. Он не замечал простой вещи, что дети начинают жизнь с того места, на котором остановились отцы, и упрямо шел своим гибельным путем.

Миновали не одну гряду гор и наконец добрались до Кунгей-Алатау, нашли травянистую поляну и развьючили верблюдов. Белая юрта, как уставший лебедь, опустилась на камни, козы и овцы муравьями расползлись по склонам гор. У кобылиц стали тугими вымя. Старуха приготовила кожаный мешок под кумыс.

Джейляу просыпалось рано, до солнца, в тот самый час, когда начинали румяниться самые высокие снеговые вершины. Первыми просыпались кони и, стуча по камням копытами, уходили пить. Мать Тансыка, чуткая на ухо, пробуждалась от топота лошадей и будила семью. Каждый знал свое дело. Утурбай осматривал стадо, он хранил его от волков. Мать и сестра доили коз и кобыл. Тансык уходил за дровами. Он собирал валежник по горным склонам и вязанками переносил к костру. Работа требовала и силы, и ловкости, и быстроты.

Когда подоенное стадо уходило на пастбище, мать с сестрой начинали кипятить молоко, сливать его в кожаные мешки и кадки, делать сыр, масло, творог. Утурбай седлал коня, брал ружье и уезжал на весь день к стаду. Тансык помогал матери. Он поддерживал костер, следил, чтобы вскипевшее молоко не всплывало из котлов, сбивал масло.

Если зимой в ауле Тансык не знал, куда девать свою резвость, то на джейляу этой резвости ему не хватало. Мать и сестра постоянно подгоняли его. Редко выпадал свободный час. Но уж тут Тансык не дремал, он седлал своего мерина и уезжал в горы. Там он вовсю отдавался своим прихотям: поднимался до ледников, ездил по опасным кручам, пел, ухал, купался в озерах, один и вместе с мерином переплывал бурные речки. Мерин был и слугой и нянькой Тансыку. На кручах бережно нес своего всадника, переправы выбирал менее опасные, каждую минуту был готов схватить Тансыка зубами за рубашонку, если бы тот начал тонуть.

Тансыку вовсе не хотелось работать по хозяйству. Он не раз просился у отца:

— Отпусти меня с Утурбаем. Я буду гонять волков.

Отец отговаривал:

— Ты мал, не умеешь стрелять. Можешь убить коня, себя убить можешь, брата.

Тансык начинал доказывать, что без него Утурбай не справляется