Дверь была закрыта изнутри на верхний замок. Значит, кто-то совсем некстати приехал на обед домой. Сергей? Пальцы дрожали, Танюшка с трудом нащупала ключом замочную скважину, однако дверь уже открывали изнутри.

Дома был Петр Андреевич. Танюшка попыталась было быстро скинуть сапоги и пальто в темной прихожей и проскользнуть в ванную, однако по ее прерывистому дыханию он понял, что что-то явно не так, и спросил, что случилось.

– Представляете, – она попробовала говорить спокойно, но голос сорвался, и она опять откровенно разревелась, заново переживая свое унижение. – Мы с Маринкой просто пошли в кино, а меня там милиция… в милицию…

Путаясь в словах, она объяснила, что случилось, и наконец опять расплакалась, утирая слезы уголком платочка.

– Нет, главное, меня отпустили, а Маринка… Что с ней такое? Кто-нибудь вызвал «скорую»?

– Не реви, ну все, все, – произнес Петр Андреевич как можно мягче. – Фамилию милиционера запомнила?

– Фамилию?.. Какую фамилию? Он там сидит, в отделении, почти во дворе кинотеатра.

Накинув дубленку, Петр Андреевич быстро вышел. Вернулся скоро, не прошло и получаса, в нервном, возбужденном состоянии, даже поругиваясь сквозь зубы, чего не бывало прежде.

– В общем, так, Танечка, не переживай. С милиционером будет отдельный разговор. Он явно перед начальством выслужиться хотел, да перестарался. А Маринку твою увезли в горбольницу на «скорой», билетерша вызвала.

– С ней что такое? Вам сказали?

– Ну, она молодая девчонка, думаю, ничего страшного. В конце концов туда можно позвонить, а вечером навестишь, – и тут, вздохнув шумно и глубоко, будто действительно переживая некий серьезный момент. – До чего несуразно получилось. Сегодня Татьянин день, ты хоть это помнишь?

– А? Да-да… – Танюшка попробовала улыбнуться, но получилось плохо.

– Тогда чего сидишь, как мертвая царевна? Я специально домой заехал… – он как будто бы подыскивал слова в свое оправдание, что было уж совсем странно, и Танюшка даже посмотрела на него с любопытством.

– В общем, мы с Сергеем решили сделать тебе подарок… – смущаясь и даже немного покраснев, он полез во внутренний карман пиджака и выудил оттуда бархатную коробочку.

Танюшка подумала бы, что в этот момент Петр Андреевич выглядел крайне глупо, однако она не могла о нем так подумать, поэтому просто приняла эту коробочку, точно так же смущаясь и краснея. В коробочке обнаружился золотой кулончик-солнышко на цепочке, который Петр Андреевич тут же предложил ей надеть и некоторое время еще неловко возился с застежкой, дыша ей прямо в затылок.

Кулончик был почти горячий и по-настоящему жег Танюшкину кожу, как сгущенный огонь. Она слегка ахнула и прикрыла кулон ладошкой.

– Что? – низким и тихим голосом спросил Петр Андреевич.

Ее синтетическая кофточка ответила электрической искрой. Или, может быть, это заискрил сам воздух. Обернувшись, Танюшка отступила на полшага, но все равно осталась к нему слишком близко, почти вплотную, почти упираясь в него отчаянно торчащим животом.

– С-спасибо, – едва совладав с собой, но все еще тяжело дыша, сказала Танюшка. – Но почему это дарите вы, а не Сергей? Он что же, попросил вас?..

– Нет. Но… В общем, не задавай лишних вопросов, – Петр Андреевич перешел на обычный свой суховатый тон, и голос его обрел прежний тембр. – В конце концов, ты внука моего носишь… Ну, не скучай, а мне пора.

Когда за ним захлопнулась дверь, Танюшка еще выглянула в окно, ожидая, что вот сейчас он выйдет из подъезда, пройдет к машине.

Через полминуты Петр Андреевич вышел из подъезда, сделал шагов пять и – обернулся на окно, в котором была она. Она даже немного испугалась оттого, что он обернулся, однако не стала прятаться, а робко, почти незаметным движением, помахала ему. Он улыбнулся и ответил ей, высоко подняв руку над головой.

И только когда его машина отчалила со двора, Танюшка опомнилась: она же до сих пор не знает, что случилось с Маринкой. Вдруг Маринка решила, что Танюшка ее попросту бросила в этом туалете, злая и бессердечная? Развесила сопли, а всего-то милиционер задержал! Она набрала телефон приемного покоя и терпеливо, переживая каждый свербящий гудок, ждала, когда ей ответят.

– Саволайнен, Саволайнен… Год рождения, говорите, какой? Шестьдесят четвертый? – дежурная на некоторое время замолчала, потом выдала бесстрастным тоном: – Больная Саволайнен поступила сегодня в сахарно-диабетической коме, состояние стабильное, находится в отделении интенсивной терапии.

– В какой еще коме? Как это? Постойте… Ее можно навестить?

– Сегодня нельзя, – отрезала дежурная, и в трубке раздались унылые гудки.

Господи! Кома, сахарный диабет… Какое отношение эти страшные медицинские слова имели к Маринке? И тут Танюшка припомнила, что в последнее время Маринка то и дело бегала пить, срываясь в столовую посреди лекции, совсем истаяла с тела и руки у нее чесались, она еще не могла понять от чего, думала, что от колючего свитера. А в кино эти два стакана сладкого виноградного сока… Да ведь она же просто могла умереть!

Растерявшись, Танюшка набрала служебный номер Сергея, хотя чем он-то мог тут помочь. Сергей ответил по обыкновению сухо, почти рявкнул в трубку.

– Это я-а… – проблеяла Танюшка. – Тут, в общем…

– А, батя уже подсуетился. Ну как, подарочек понравился?

– Что? Д-да. Спасибо…

– Ты прости, я про Татьянин день как-то не подумал, а отец у нас человек старорежимный, именины отмечать привык…

– Сереженька, да, за кулончик спасибо, только я звоню… Маринка в коме, ее увезли на «скорой». Меня туда не пускают. Ты можешь что-нибудь сделать?

– Подожди, – Сергей ответил через паузу. – Ты серьезно? А что случилось?

Он обещал помочь. То есть он почти ничего не обещал, а только съездить вместе с Танюшкой в больницу, поговорить с врачом…

Прошло еще часа три-четыре, в течение которых Танюшка не знала, куда себя деть. Только направляясь на кухню, чтобы заварить чаю и таким образом скоротать время, она мельком увидела себя в зеркале и зацепилась взглядом за кулончик, блеснувший в ямке под шеей. И сразу снова бросило в жар, и жилка забилась под кулончиком, как в тот момент, когда Петр Андреевич возился с замком цепочки, дыша ей прямо в затылок. Как там он ее назвал? Мертвой царевной? Но почему же мертвой? Она вполне живая. Ходит, дышит, чувствует. Вот только жизнь теперь представлялась ей бесконечным ожиданием – своей очереди к телефону-автомату, в гардероб, к кассе и т. д. По большому счету – ожиданием какой-то иной, лучшей доли, которая все откладывалась на потом.

В приемном покое сидел Володя Чугунов, которого Танюшка не сразу признала – виделись они редко. Сперва просто обратила внимание, что вот сидит парень в синей мастерке с очумевшим лицом, держит на коленях драный пакет, из которого торчат бордовые варежки. Маринкины варежки. И так, даже не поздоровавшись, Чугунов начал говорить, что ему велели всю одежду оставить в больнице до выписки, а как тут оставишь, если она пропитается насквозь больничным духом и черт знает когда еще будет эта выписка. С виду Володя Чугунов был настоящая голытьба, наверно поэтому и не мог вот так просто расстаться с одеждой. Если бы не Маринка, Танюшка никогда не стала бы с ним общаться. Даже не из презрения к голытьбе, – сама-то она только недавно выдернулась из такой же точно, разве что чуть припудренной финским флером. А только лишь потому, что жизненный цикл таких вот персонажей был предопределен с самого начала. Они росли в бараках где-нибудь в окрестностях Тяжбуммаша, шли работать на Тяжбуммаш и ничего иного не хотели от жизни. Совершенно ничего. Хотя Володя был хорошим парнем, Танюшка это знала, такие выходили победителями в кино, однако в реальности они не то что проигрывали, а попросту не участвовали в игре, их туда никто не приглашал.