Он вызвал ей такси, и она вернулась на свой силикатный завод уже в первом часу ночи, растрепанная, в мятом платье. Вдобавок в трусах лопнула резинка, и она сунула их в сумку, а потом всю дорогу домой переживала, вдруг водитель начнет что-то подозревать, и, как могла, натягивала на коленки платье.

Мама, может быть, обо всем догадалась, но сказала только: «Слава богу, вернулась». Она встретила ее в ночной сорочке и бигудях, на которых наверняка было очень неудобно спать, но после знакомства с Ветровыми мама завела моду накручивать на ночь волосы. Завивка, безусловно, была ей к лицу, однако она ведь и так не высыпалась.

Наутро опять начался муторный долгий день, который все никак не желал перетечь в вечер. Танюшка сидела на кухне и тупо слушала по радио концерт легкой музыки. Пел Леонтьев, которого она не больно-то любила. Ну вот просто не любила, и все, но слушала, потому что радиоточка транслировала только одну программу. Параллельно Леонтьеву она думала, каким же образом все это соединяется внутри одной жизни – то, что случилось вчера, и история КПСС, в этом был отголосок какой-то большой неправды. Потому что нельзя же одновременно заниматься этим и думать об интересах рабочего класса. Она почему-то решила, что всем уже наверняка известно о вчерашнем происшествии по одному ее растерянному виду. Хотя все и так знали, что она сразу после экзаменов выходит замуж. Так что днем раньше, днем позже…

Конечно, Танюшка была просто шикарной невестой, это отметили даже работники загса. Мать потом рассказывала, что ей именно так и сказала дама, которая их расписывала. И даже обычно насмешливая Вероника Станиславовна откровенно ахнула при виде Танюшки. Вместо обычной фаты на невесте была легкая шляпка с вуалью в мелкую мушку, а длинное платье простого фасона безо всяких сборок и бантиков, но с глубоким вырезом на спине выгодно подчеркивало ее высокую стройную фигуру с идеально ровной спинкой и осиной талией. Когда они с Сергеем под ручку пересекали улицу, чтобы возложить цветы к Вечному огню на площади Ленина, движение остановилось, и даже отряд новобранцев, дружным строем направлявшийся в Парк пионеров на киносеанс, остановился, как при встрече с чудом, чтобы пропустить их. И потом, когда командир приказал новобранцам продолжить движение, они еще долго оборачивались с широко распахнутыми глазами. В свадебном убранстве Танюшка напоминала фантастический белый цветок, орхидею, чудесным образом выросшую в северной болотистой почве. Конечно, это витиеватое сравнение само собой не могло прийти в ее головку. Орхидеей назвал ее Петр Андреевич, который выглядел удивительно моложаво в строгом черном костюме и ярко-синем галстуке, точно отвечавшем тону его глубоких глаз.

Танюшка была до того счастлива, что и думать забыла про то, что навсегда придется оставить родной дом и маму, хотя эти мысли не давали ей покоя все последние дни. Однако она сама с уверенностью не могла сказать, отчего больше счастлива – оттого ли, что соединяется с любимым человеком и берет его фамилию, или же просто оттого, что она сегодня непередаваемо, невообразимо хороша. Нет, она была по-настоящему прекрасна – настолько, что далеко не каждый мужчина удостоится чести стоять рядом с ней… В ресторане она с новым интересом смотрела на Сергея: а понимает ли он, каким владеет сокровищем. Однако он был занят своими друзьями. На свадьбе вообще было много людей из прокуратуры, которые выделялись насупленными лицами на фоне гостей с силикатного завода и, даже порядком выпив, продолжали хмуро сидеть за столом, не участвуя в танцах. Маринка пришла на свадьбу с каким-то Володей, спортсменом, с которым случайно познакомилась в троллейбусе, она что-то такое пыталась быстро рассказать Танюшке, но та не стала вникать, ощутив себя неожиданно далеко и от Маринки, и от собственных родственников вообще.

Сестра Катя сидела в дальнем торце стола, слегка испуганная, отвыкшая от большого количества народа. Она весной родила мальчика, Павлика, и теперь редко отрывалась от пеленок, целиком занятая сыночком, который оказался на редкость крикливым. Костя остался дома с ребенком, так Катя объяснила его отсутствие. Однако Танюшка подозревала: Катя опасалась, что муж может затеять драку. В последнее время он буянил и на трезвую голову, в конце весны Катя как-то пряталась с Павликом в родном доме, когда Косте не понравился пересоленный суп и он в сердцах разбил на кухне стеклянную дверь. Потом его возили в травмпункт, зашивали на руке резаную рану, а он сидел присмиревший и только отшучивался, что Афган прошел – ни царапины, ну не считая контузии, а тут семейная разборка – и на тебе. Зато потом купил Кате туфли на каблуках. Однако все это было теперь очень далеко, где-то в другом измерении. Закрыв глаза, Танюшка представляла себе, что домик их уносится с космической скоростью куда-то в глубины космоса, а в нем мама и Настя. Мама что-то еще пытается докрикнуть Танюшке, а Настя…

Настя прекрасно чувствовала себя в компании серьезных дядек из республиканской прокуратуры. С одним вроде бы даже сошлась накоротке, они мило болтали, попивая шампанское, и этот дядька, кажется, рассказывал Насте какую-то смешную историю, потому что она вдруг расхохоталась, откинувшись на стуле, чему Танюшка крайне удивилась сама – рассмешить Настю бывало крайне трудно. И тут Танюшка наконец обратила внимание на маму, отрезанную от нее серьезными дядьками, Настей, Катей и какими-то незнакомыми гостями Сергея.

Мама сидела в уголке, совсем маленькая и незаметная в своем кримплене, который давно уже не спасала брошка с черными камешками, и едва сдерживала слезы, готовые хлынуть ручьем. Мама, с которой Танюшка до сих пор не расставалась дольше, чем на три дня. Ей почему-то вспомнилось, как однажды, еще в начальной школе, мама забрала ее из продленки, и они отправились не домой, а в обувной магазин недалеко от автобусного кольца. Там продавались домашние тапочки, валенки с галошами и бурки, расшитые яркой тесьмой, их носили абсолютно все ученицы начальных классов. Шел снег, на улице было очень тихо и даже торжественно от этого медленного падения снега. А в магазинчике было жарко натоплено, в углу стояла обшитая железом печка, и вообще казалось уютно, как дома. Поэтому Танюшка не спешила покидать этот магазинчик, перемерив три пары бурок и еще, просто так, какие-то тапочки, пока мама не заторопила ее. Танюшка, конечно, не помнила, какие именно бурки они тогда купили, это было и не важно вовсе. Главное, что в тот момент во всем мире существовали только она и мама. И еще тот медленный снег.

Танюшка уже намеревалась встать и протиснуться сквозь всех гостей к маме, но Петр Андреевич легко подхватил ее под локоток.

– Бедное дитя, тебя оставили в одиночестве.

У него был удивительно грустный, вкрадчивый голос. Танюшка встретилась взглядом с его холодными глазами, – алкоголь не зажег в них ни единой искры.

– Потанцуем? – неожиданно предложил он.

Звучала медленная завораживающая музыка, кажется, из репертуара оркестра Поля Мориа. Обычно ее не крутили в ресторанах, но Сергей заранее отвез туда записи, настояв, чтобы на свадьбе звучала не советская эстрада, а то, что нравится ему и его невесте.

Поправив шляпку, Танюшка послушно последовала за ним. Они сразу оказались в самом центре танцпола. Он нежно обнял ее за талию, и она тут же забыла про шляпку и даже про маму, жалкую и откровенно несчастную, брошенную ими всеми. Он повел ее в танце, уверенно и красиво. Он определенно знал, чего она хочет, и всего лишь небольшими движениями, без слов и даже намеков, показывал ей свою силу и мягкость одновременно. А без достаточной силы она бы просто не понимала, куда идти. До сих пор Танюшка знала только грубую силу, и у нее выработалась привычка ей противостоять. Но тут она вдруг встретилась с совсем иной силой, на грани открытой нежности, и утратила контроль над собственным телом. Она двигалась по наитию, так, как велел ей он, настроившись на него всем своим существом и абсолютно доверяя ему. Почти отключив сознание, она сейчас слышала только свое тело, чувствовала его, как никогда прежде, отпускала его, оставаясь ведомой. До сих пор в ее жизни еще не случалось такого, чтобы она шла за мужчиной, ощущая только спокойствие.