Императрица остерегалась рубить с плеча, то есть расставаться с вельможами предшествующих царствований не только из тактических соображений и желания приобрести репутацию сердобольного человека, но и руководствуясь необходимостью сохранить на службе элиту правящей бюрократии. Она оставила за ставленником Петра III Александром Ивановичем Глебовым должность генерал-прокурора Сената, за Иваном Ивановичем Шуваловым, фаворитом Елизаветы Петровны, — должность куратора Московского университета и т. д. Без сожаления она рассталась с генерал-адъютантом Андреем Гудовичем, бесцветным фаворитом Петра III. В то же время она восстановила на службе двух опытных вельмож, павших жертвами произвола предшествовавших царствований, — А. П. Бестужева-Рюмина и Я. П. Шаховского: первый был отправлен в ссылку Елизаветой Петровной, а второго отстранил от должности генерал-прокурора Петр III.

Отношение Екатерины к старым кадрам — свидетельство не только ее осторожности, но и отсутствия программы царствования; новая императрица не спешила совершать крутой поворот во внутренней и внешней политике. В этом отношении переворот в пользу Екатерины сопровождался меньшими перестановками в высшем эшелоне власти, чем переворот Елизаветы Петровны, освободившей страну от немецкого засилья.

Проявлять осмотрительность и осторожность Екатерину обязывало и брожение в столице; в течение 1762–1764 годов здесь были раскрыты три заговора, прямо или косвенно направленные против Екатерины, причем два из них связаны с именем шлиссельбургского узника. Строго говоря, события, о которых пойдет речь ниже, заговорами назвать нельзя, ибо в действиях так называемых заговорщиков отсутствовали признаки, присущие такого рода явлениям: тайные совещания заговорщиков, конспирация, план действия и т. д. Правда, у Мировича план существовал, но он был настолько авантюристическим и нереальным, что реализовать его не представлялось возможным.

Личность Иоанна Антоновича крайне интересовала императрицу. Уже вскоре после переворота она проявила заботу о свидании с шлиссельбургским заключенным.

Так же в свое время поступил и Петр III, повелевший доставить узника из Шлиссельбурга в Петербург. Их свидание состоялось 22 марта 1762 года; император убедился, что Иоанн Антонович опасности для трона не представляет, поскольку обнаружил у него умственную отсталость. Так отзывался об Иоанне Антоновиче Петр III в письме к Фридриху II. Более подробную информацию о впечатлении императора об этом свидании сообщил английский посланник Кейт. Он писал, что Петр III оценил физическое состояние Иоанна Антоновича как нормальное, но умственные способности посчитал расстроенными — императору довелось выслушать бессвязную речь. На Екатерину узник тоже произвел угнетающее впечатление, и она убедилась, что сам по себе он для нее не опасен. Но она допускала возможность использования другими его имени, чтобы низложить ее, Екатерину. Именно поэтому в составленной Паниным инструкции офицерам, сторожившим Иоанна Антоновича, имелся особый пункт, обязывающий их «никому без именного повеления или письменного от меня (Панина. — Н. П.) приказа арестанта никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку». В случае, если будет предпринята попытка освободить узника и предотвратить освобождение не представится возможным, предписывалось «арестанта умертвить, а живого его в руки не отдавать»[44].

Екатерина, кроме того, решила не повторять ошибки своего супруга, тянувшего с коронацией, и возложить на себя корону как можно быстрее. Не ожидая удобного санного пути, она выехала в Москву 1 сентября, то есть через два месяца после переворота.

Екатерина назначила коронационную комиссию во главе с генерал-фельдмаршалом, президентом Военной коллегии князем Никитой Трубецким уже 7 июля. Комиссии предстояло в короткие сроки проделать колоссальную работу: проследить за сооружением четырех триумфальных арок, подготовить Грановитую палату к приему гостей, соорудить в Успенском соборе и прочих храмах помосты и балдахины, где должна находиться императрица, привести в порядок регалии, а главное — изготовить большую и малую короны.

Коронация проводилась по выработанному в течение десятилетий этикету. Сложность церемонии состояла в строгом соблюдении последовательности действа, в котором участвовали сотни людей: все придворные чины от гофмаршала до пажей, генералитет, сенаторы, президенты коллегий и церковные иерархи; к статистам более низкого ранга относились солдаты и офицеры гвардейских полков, пешими и конными сопровождавшие царский кортеж.

Когда знакомишься с «Описанием восшествия в Москве и коронования государыни императрицы Екатерины II», то поражаешься колоссальной моральной и физической нагрузке, выпавшей на долю главного действующего лица церемонии — императрицы.

Церемония коронации продолжалась один день, но Екатерине в тяжелом и громоздком одеянии с 13 по 22 сентября довелось выслушивать приветственные речи от множества военных, гражданских и духовных чинов, участвовать в торжественных обедах, принимать поздравления, присутствовать на театральных представлениях и при этом выражать внимание и расточать обворожительные улыбки. Корона, однако, стоила того[45].

Самой дорогой достопримечательностью торжеств была императорская корона, украшенная 58 крупными и 4878 мелкими бриллиантами, а также изумрудом в 389 карат и крупными зернами жемчуга. Она оценивалась в два миллиона рублей.

Только отгремели салюты в честь новой императрицы, как в конце сентября к графу Григорию Орлову явился капитан московского драгунского полка Побединский с изветом о существовании «заговора» против Екатерины. Поручик Измайловского полка Петр Хрущев говорил собравшимся у него знакомым: «есть де фамилия царя Ивана Алексеевича, и мы добиваемся знать, где Иванушка». Хрущев убеждал присутствовавших, что в заговоре участвует Иван Шувалов, от которого он якобы и слыхал «вышеозначенные речи».

О серьезности «заговора» можно судить по некоторым любопытным деталям, обнаруженным во время следствия: оказалось, главное действующее лицо «заговора» Хрущев не знал подлинного имени человека, которого намеревался посадить на престол — Иоанна Антоновича он называл Иваном Алексеевичем. Зря он впутал в «заговор» Ивана Ивановича Шувалова, не имевшего к тому ни малейшего касательства. О безрассудности поведения Хрущева свидетельствует и его публичное заявление о нежелании выполнять служебные обязанности: «Он дотоль в караул (при дворце. — Н. П.) не пойдет, пока не совершит своего намерения, а у нас де в партии до тысячи человек есть».

Тысяча сообщников — тоже мистификация; в «заговоре», как выяснило следствие, участвовало несколько человек. Вторым лицом «заговора» значился поручик Ингерманландского пехотного полка Семен Гурьев. Он признал себя виноватым в попытке вовлечь в заговор солдат и сержантов. Как и Хрущев, Гурьев блефовал, заявляя собеседникам, «что послан Лихарев за принцем Иваном, чтоб привезти его к оному делу».

Вряд ли у следователей, а затем и у суда существовали серьезные основания квалифицировать досужие разговоры как заговор. Тем не менее суд вынес жестокий приговор: Петра Хрущева и Семена Гурьева, «яко главных в том деле зачинщиков — четвертовать», а затем отсечь головы; прочим привлеченным к следствию суд приговорил отсечь головы. Сенат смягчил наказание: двум главным зачинщикам отсечь головы, а остальных отправить на вечную каторгу. Получила возможность проявить милосердие и Екатерина — она не обнаружила в деле Хрущева — Гурьева серьезной опасности для трона и велела главных зачинщиков отправить в ссылку на Камчатку.