Нисенбаум-Красавчик привык к допросам такого рода настолько, что они оставляли его, в известной степени, равнодушным. Он рассматривал Никиту Владимировича как очередное докучливое насекомое.

Следователь это чувствовал и пребывал в раздражении, которое, впрочем, искусно скрывал.

– Я должен вас сразу предупредить, – заговорил Нисенбаум. – Я стар и болен. Если вы попытаетесь применить ко мне особые методы, у меня может не выдержать сердце. В том числе после введения «сыворотки правды». Предполагая в вас разумного человека, я даже не называю иные средства.

– Что за глупости? – изумился Никита Владимирович. – Где вы наслушались этих баек? Вы же умный человек. Никакой сыворотки правды в природе не существует. Вы начитались желтой прессы.

– Не пудрите мне мозги, – ответил Нисенбаум. Следователь вздохнул, раскрыл блокнот, снова закрыл, повертел авторучку. Значительно помолчал.

– Все-таки будет лучше, Моисей Залманович, если вы настроитесь на конструктивный лад, – мягко произнес он.

– Кому?

– Что – кому?

– Кому будет лучше?

– Вам, разумеется.

– Вот и угрозы начались, – Нисенбаум тоже вздохнул. – Нет, вы явно не дорожите моей персоной. И, следовательно, халтурно относитесь к выполнению ваших прямых обязанностей. Чего стоят хотя бы обстоятельства моего задержания! У меня мог случиться инфаркт. Может, он и случился.

– У вас нет инфаркта. Вас осмотрел врач и не нашел ничего страшного. Обычные возрастные изменения.

– Знаю я ваших врачей. Ничем не лучше тех, с которыми мне приходилось общаться в концлагере. И после.

Никита Владимирович легонько – в отличие от майора Жаворонка – прихлопнул ладонью по столу.

– Моисей Залманович, давайте прекратим все это. Хорошо, лучше будет не только вам. Лучше будет государству, в котором вы как-никак проживаете. Вы ведь не поставите мне в вину заботу о государстве?

Нисенбаум искренне расхохотался:

– Да когда ему бывало хуже, государству-то?

– Напрасно иронизируете. Вы ведь правоверный иудей?

– О, эту песню я уже когда-то слышал. Знакомо. И что с того?

– А то, что вы плохо усвоили историю своего народа. Евреев не любят за то, что они всегда действуют к собственной выгоде.

– Жизнь заставляет.

– Согласен. Но в то же время они извлекают эту выгоду через активную помощь стране, в которой живут. Вы практикуете что-то наподобие симбиоза, не сливаясь с коренным населением. От евреев всегда бывало много пользы. Им хорошо, когда хорошо среде их обитания. Вспомните Иосифа Прекрасного, вспомните Египет.

– Довольно неблагодарная страна. Бог вывел нас оттуда. И для Египта это кончилось плохо.

– Но в нашей стране он покамест вас держит.

– Ой ли? Израиль уже весь русскоязычный.

– В отличие от египтян, мы умеем быть благодарными.

Моисей Залманович скрестил на груди руки.

– Что-то я этого не заметил. Теперь не угрожаете, теперь подкупаете, да? Или это просто другая разновидность шантажа? Хорошо, оставим эти бессмысленные словопрения. Что вам от меня нужно?

– Вот это уже слова не мальчика, но мужа, – похвалил старика Никита Владимирович. – Сейчас вы кое-что осознаете и поблагодарите нас за действия, предпринятые в вашем отношении. Вы просто не в курсе некоторых событий. Знаком ли вам некий Сергей Семенович Остапенко?

Моисей Залманович чуть вздрогнул.

Он был готов к этому вопросу, и все-таки имя старого товарища, произнесенное вслух, отозвалось в нем болью. О Сережке он давным-давно ничего не слышал.

– Глупо было бы отрицать. Да, знаком. Неужели вы станете спрашивать, при каких обстоятельствах мы познакомились?

– Конечно, нет. Это нам известно. Вы поддерживали с ним связь?

– Вам ведь должно быть известно, что нет.

– А почему, кстати? – прищурился Никита Владимирович. – Почему вы, Моисей Залманович, оборвали все контакты и живете отшельником? Другие, например, вступают в разные сообщества... бывшие узники концлагерей, тот же «Мемориал»...

– Слишком болезненные воспоминания.

– Ну ладно, к этому мы еще вернемся. Значит, не поддерживали...

– Почему в прошедшем времени? – неожиданно спросил Нисенбаум. Он всерьез встревожился.

– Хороший вопрос. Правда, ответ будет грустным. Сергея Семеновича больше нет, Моисей Залманович. Его убили. Вы не находите странным, что ваши новые друзья ничего вам об этом не сказали?

Тот помолчал.

– ...Как он погиб? – спросил он, наконец.

– Его задушили в собственной квартире. Недавно. А перед этим пытали. Ногти выдергивали и все такое – ну, можете вообразить. А незадолго до этого расстреляли его лечащего врача, и еще медсестра подвернулась, совсем уж непричастная. Прямо в поликлинике.

Теперь Нисенбаум замолчал надолго. Он понимал, что следователь из новых жаворонков не врет.

– Вы же не хотите, чтобы вас постигла та же судьба? – осведомился Никита Владимирович.

– Очередная угроза?

– Совсем наоборот. Я отпущу вас хоть сию секунду. Вы не арестованы, вы изолированы для вашей же безопасности. И вы должны отдавать себе отчет в том, что ваша жизнь находится под угрозой, и что связано это с давнишними событиями, в которых, как ни прискорбно, участвовали вы и покойный Сергей Семенович. И что на вашем месте я не особенно доверял бы этим самым новым друзьям, которые не удосужились проинформировать вас о происходящем.

Вот это была ложь.

Во всяком случае, в той части филиппики, где следователь обещал сию секунду отпустить Нисенбаума.

Никто его не отпустит.

Но что с них взять? На то они и особисты.

Сообщение же о судьбе Остапенко произвело на Нисенбаума сильное впечатление. Кто-то начал охоту – зачем? Почему? И почему, в самом деле, ему не сказали? Непонятная скрытность, его особу всегда ценили – так ему казалось.

– Врача-то зачем? – тупо спросил Нисенбаум. Никита Владимирович пожал плечами:

– Разбираемся. А что эсминец на Ладоге поднимают – про это вам тоже не сказали? Там, между прочим, заварушка нарисовалась.

Очередной удар.

Соломон Красавчик, если признаться, лишь в самых общих чертах знал о работах по подъему эсминца «Хюгенау».

– Вас используют, Моисей Залманович, – еще мягче сказал Никита Владимирович. – Внаглую.

И Нисенбауму было трудно чем-то на это возразить.

Все его существо сопротивлялось откровенным разговорам с гэбистами, но этот тип выкладывал факты, от которых, увы, не отвертеться.