– Я… знаю… из газеты. – Губы и язык Каролины одеревенели. – И хотела попросить тебя передать доктору Генри, чтобы он мне позвонил. Скажи, это очень важно. Я прочла в газете, – с нажимом повторила она. – Передай ему, Руби, хорошо? – Она повесила трубку и долго сидела неподвижно, глядя на платан и автомобильную стоянку за ним.

Час спустя он постучал в дверь.

– Н-да, – вместо приветствия вырвалось у Каролины.

Дэвид Генри, понуро сгорбившись, сидел в ее квартире на диване и вертел в руках шляпу. Каролина, в кресле напротив, прожигала его взглядом, словно видела в первый раз.

– Это все Нора… Она дала объявление, – пробормотал он, поднимая голову. Сердце Каролины против воли сжалось от сострадания: его лоб прорезали глубокие морщины, глаза покраснели от бессонницы. – Не посоветовавшись со мной.

– Значит, она уверена, что ее дочь умерла. Вы так ей сказали?

– Я хотел сказать правду – и не смог. Решил, ей будет не так больно.

Каролина подумала о собственной лжи, нанизывающейся одна на другую.

– Я не оставила ее в Луисвилле, – негромко сказала она и кивнула на дверь спальни: – Ваша дочь там. Спит.

Сказала и растерялась: его лицо совершенно побелело. Каролина никогда еще не видела его в таком потрясении.

– Не оставили? – прошипел он возмущенно. – Почему?!

– А вы там были? – в свою очередь спросила Каролина. Перед глазами возникла бледная полуголая женщина, темные волосы, падающие на холодный линолеум. – Вы видели это… заведение?

– Нет. – Он сдвинул брови. – Но отзывы о нем прекрасные. Я уже отправлял туда пациентов и не слышал ни единой жалобы.

– Там сущий ад!

У Каролины отлегло от сердца: он просто не знал, что делает. Ей все еще хотелось его ненавидеть, но она вспомнила, сколько раз он до глубокой ночи сидел в больнице, принимая неимущих пациентов. Из деревни, с гор, тех, кто с трудом добирался до Лексингтона, почти без денег, но с большими надеждами. Коллегам его энтузиазм был не по душе, что ничуть не останавливало доктора Генри. Словом, Каролина знала, что он не подлец, не монстр, даже напротив. Но все-таки… заупокойная служба по живому ребенку? Чудовищно.

– Вы должны сказать жене правду!

Его лицо по-прежнему было бледно, но на нем появилась решимость.

– Нет, поздно! – мотнул головой он. – Поступайте как считаете нужным, Каролина, а я не скажу. Не могу.

Странное дело: после этих слов она прониклась к нему сильнейшей неприязнью и одновременно ощутила невероятную, как никогда и ни с кем, близость. Их связало нечто огромное, связало навсегда, что бы потом ни случилось. Он взял ее руку – жест показался ей естественным, правильным, – поднес к губам, поцеловал. Его губы задержались на ее пальцах; Каролина ощутила на коже теплое дыхание.

Если бы на его лице – когда он отпустил ее руку и поднял голову – она уловила хоть малейший расчет, хоть что-нибудь, кроме боли и смятения, она поступила бы как должно. Сняла бы телефонную трубку, позвонила доктору Бентли или в полицию и выложила все как есть. Но его глаза были полны слез.

– Все в ваших руках, – пробормотал он. – В вашей власти. Я лично по-прежнему считаю, что интернат в Луисвилле – самое подходящее место для такого ребенка. Мне это разрывает сердце, но девочке необходим медицинский уход, а получить его можно только там. Однако вы вправе иметь собственное мнение, и я готов принять любое ваше решение. Если вы сочтете необходимым связаться с властями, я возьму вину на себя. Для вас дело не будет иметь последствий, обещаю.

Он помрачнел, а Каролина впервые задумалась о чем-то помимо ребенка в соседней комнате и связанных с ним сиюминутных забот. Раньше ей не приходило в голову, что их дальнейшая карьера под угрозой.

– Не знаю… – выдохнула она. – Надо подумать. Не представляю, как поступить.

Он достал из кармана бумажник и вытащил оттуда все, что было, – триста долларов. Ее потрясло, что он носит с собой такие огромные суммы.

– Не нужно мне ваших денег, – отрезала она.

– Это не вам. Ребенку.

– Феба. Ее зовут Феба!

Каролина отпихнула банкноты. А ведь свидетельство о рождении осталось незаполненным, вдруг пришла ей в голову мысль. На бланке лишь его подпись… уж очень торопился в то снежное утро Дэвид Генри. Как просто будет впечатать туда имя Фебы и свое.

– Феба, – повторил Дэвид, поднимаясь; деньги остались на столе. – Пожалуйста, Каролина, не делайте ничего, не предупредив меня. Это единственное, о чем я прошу, – сообщите мне о своем решении заранее.

Он ушел – и все стало прежним, обыденным: часы на каминной полке, прямоугольник света на полу с четкими тенями голых ветвей. Пройдет несколько недель, деревья оперятся новыми листьями, и другие тени лягут на пол. Каролина видела все это изо дня в день, так почему сейчас комната показалась чужой, словно она никогда не жила здесь? За много лет Каролина не слишком обросла вещами – от природы была экономна и, кроме того, всегда знала, что ее настоящая жизнь должна пройти совсем в другом месте. Клетчатый диван и кресло очень удобны, она выбрала их по своему вкусу, но и с ними несложно расстаться. Бросить все, думала она, обводя взглядом пейзажи в рамках, плетеную корзинку для газет возле дивана, низкий журнальный столик. Собственная квартира вдруг показалась ей безликой, как приемная в больнице, где люди ждут своей очереди. А что, собственно, она делала здесь все эти годы? Ждала.

Нет, такие мысли до добра не доведут. Наверняка есть иной, не столь мелодраматический способ изменить жизнь. «Не строй из себя Сару Бернар», – как говаривала ее мать, качая головой. Каролина долго не знала, кто такая Сара Бернар, но прекрасно понимала, что имеется в виду: перебор с эмоциями – это плохо и нарушает спокойное течение жизни. Поэтому Каролина следила за своими чувствами, как другие следят за одеждой: складывала и хранила в порядке, чтобы достать в нужный момент, который никак не наступал – вплоть до той секунды, когда она приняла ребенка из рук доктора Генри. Что-то пришло в движение, и она уже нев силах это остановить. Ею владели два чувства, неразделимые, как сиамские близнецы: страх и восторг. Она может уехать хоть сейчас. Начать новую жизнь в новом месте. Собственно, ей придется это сделать, что бы она ни решила насчет малышки. Город слишком мал, в магазин не выйдешь без того, чтобы не наткнуться на знакомого. Каролина представила, как Люси Мартин, тараща глаза, с упоением пересказывает ее выдумки, лицемерно восхищаясь привязанностью к брошенному ребенку. «Несчастная старая дева, – завздыхают соседи, – до чего ж ей хотелось своего малыша».

«Все в ваших руках, Каролина». Лицо Дэвида вмиг постарело, пошло бороздами, как скорлупа грецкого ореха.

* * *

Каролина поднялась очень рано и распахнула окна, впустив в дом свежий воздух наступающего дня и запах весны. Феба дважды за ночь просыпалась, а сейчас спала, и Каролина успела упаковать вещи и еще до рассвета, в темноте, перенесла их в машину. Всего и вещей-то набралось несколько чемоданов, они легко разместились в багажнике и на заднем сиденье. Вот уж поистине, она могла бы по первому вызову сорваться хоть в Китай, хоть в Бирму с Кореей. Это порадовало Каролину – собственная организованность всегда приятна. Вчера уже к полудню она все устроила: мебель пойдет бедным, о квартире позаботится фирма по уборке помещений. Каролина отказалась от коммунальных услуг и доставки газет и уведомила банк о том, что закрывает счета.