— Но надо же что-то делать! — подал голос Витька Нуруллин. — Он где-то там… Может, счет на минуты идет.

— Заткнись! — взорвалась Соня.

Весь день она молчала — и когда примчавшаяся к Разлогам пятерка морионцев обнаружила свежезацементированный вход, и когда они бродили по лесу над Купольным залом в поисках неизвестного входа в пещеру, и во время короткого перерыва «на попить чаю», и когда правота Олега подтвердилась — Серега Засекин нашел дыру, через которую они спустились в пещеру. И даже когда были обнаружены вещи пропавшего Марьина, Соня молчала — и ждала неизвестно чего.

Но, обшарив Разлоги и в нарушение всех правил оборавшись Олега, морионцы так его и не нашли. И Соня вдруг поняла, что знала об этом с самого начала. Марьин не просто заблудился в пещере, не просто попал под завал или провалился в полость. С ним случилось что-то гораздо более страшное. И когда пришло осознание, нервное напряжение вырвалось все же наружу, и Соня обрушилась на ни в чем не повинного Витьку:

— Все только языком чесать и горазды! Спелеологи! Профи! А как до дела дошло — топчетесь тут по колено в снегу!

— Разумовская, уймись, а? — просто сказал Борман, и Соня послушно замолчала, вытирая рукавичкой выступившие слезы. Она понимала, что не права. Если уж начистоту, языком-то чесала именно она, из-за этого все и случилось.

— В МЧС придется звонить. И в ментовку. — Борман поднялся со ствола поваленной березы, достал мобильник.

— Стой! — Соня схватила его за руку. — Я сама. Только мне надо вначале с его родителями… поговорить, в общем. Поехали в Москву.

— Как в Москву? — Все начали недоуменно переглядываться. — А Олег? Он же там, внизу!

— Нет его там, — устало, но уверенно сказала Соня, закинула на плечо рюкзак и первой начала спускаться с холма…

Немец, высокий, жилистый, с костистым сухим лицом, одетый в элегантный черный костюм, был из породы энергичных стариков. Он вошел в кабинет, быстро огляделся, и тонкие губы чуть изогнулись в легкой полуулыбке. Впрочем, глаза немца оставались серьезными; кольнув Канаева острым, оценивающим взглядом, он протянул руку. Пожатие оказалось сильным, ладонь — сухой, словно дощечка. Несколько церемонно поклонившись, немец представился:

— Хорст Убель. К вашим услугам.

По-русски он говорил чисто, акцент едва улавливался при произношении твердых согласных. Канаев предложил гостю присесть, распорядился подать кофе.

— Нет, спасибо, — покачал седой головой немец. — Я берегу сердце. А вот от коньяка не откажусь. Тридцать граммов ежедневно — и вы можете забыть о холестерине в сосудах.

— Врачи советуют? — пробурчал Канаев, разглядывая гостя.

Он пытался найти в лице немца сходство с человеком на фотографии — и не мог. Но глаза… Глаза выдавали старика. С возрастом меняется все — кожа, ее цвет, появляются морщины, вваливается рот, отвисает подбородок. Лишь одно остается неизменным — взгляд. У сидящего в кресле напротив Леонида Дмитриевича старика, назвавшегося Хорстом Убелем, был взгляд человека с фотографии. Взгляд пастуха смерти.

В ожидании коньяка коротко поговорили о погоде, о мировом финансовом кризисе, о перспективах на будущее. Немец сделал комплимент хозяину кабинета:

— У многих русских, в короткий срок сделавшихся богатыми людьми, проблемы со вкусом. Они набивают свои дома множеством дорогих безделушек, совершенно не заботясь о стиле, о композициях и сочетаниях предметов. В итоге получаются чудовищно безвкусные интерьеры. Но ваше жилище, герр Канаев, приятно выделяется на общем фоне. Вот что значит кровь!

— Не понял? — напрягся Леонид Дмитриевич.

Немец снова улыбнулся уголками губ.

— Терпение, мой друг. Вы очень похожи на отца, он так же каменел лицом, если вдруг попадал в неловкие ситуации. Я подержу вас в неведении еще буквально несколько минут — мне надо решить, с чего начать. Надеюсь, коньяк поможет сделать выбор.

Бесшумно открылась дверь, и в кабинет бочком проскользнул референт с подносом, на котором янтарно светилась бутылка «Реми Мартен», стояли бокалы, а на тарелочках ждали своего часа дольки лайма, каперсы и шоколад.

— Давайте выпьем за знакомство, Леонид Дмитриевич! — Немец отсалютовал бокалом, пробормотал: «Прозит!» — и сделал маленький глоток, смакуя коньяк.

— Ваше здоровье, — кивнул Канаев, влил в себя содержимое бокала, поморщился — он не любил коньяк — и выжидательно уставился на немца. Тот молчал, хитро глядя сквозь свой бокал на пламя в камине.

Часы пробили восемь вечера. В «Президент-отеле» начался «круглый стол», посвященный проблеме инвестиций в условиях нарастающей рецессии экономики. Канаев ради встречи с немцем не поехал туда, хотя должен был. Но время шло, гость молчал, и Леонид Дмитриевич начал злиться.

— Быть может, мы перейдем к делу? — наконец процедил он, сжимая подлокотники кресла.

— Что? — Немец по-ящеричьи повернул голову, вновь уколов Канаева иглами зрачков. — Да, пожалуй. Все-таки вы чертовски похожи на отца. Бедняга Дитрих… Он ведь назвал вам свое настоящее имя?

— Допустим. Что это меняет?

— И фотографию показал?

— Послушайте, герр Убель, я очень занятой человек, мое время стоит больших денег, — окончательно рассердился Канаев.

Немец звонко хлопнул в ладоши, рассмеялся, показав совершенно белые молодые зубы.

— Вот теперь вы готовы, Леонид Дмитриевич! Вы злитесь, и мозг ваш, разогретый коньячными парами, работает с высочайшим КПД. Информация, которую я вам сейчас предоставлю, несколько удивит вас, но я навел справки — вы умны и сообразительны, поэтому, думаю, проблем не возникнет.

«Я тоже навел о тебе справки», — угрюмо глядя на немца, подумал Канаев. В собранном расторопным референтом досье была сосредоточена вся жизнь Хорста Убеля, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, немца, уроженца города Щецина, специалиста по маркетингу систем связи, отца троих детей, преуспевающего бизнесмена. Вот только вряд ли эта образцовая биография имела хоть какое-то отношение к человеку, сидящему сейчас в кабинете Канаева. Хотя бы потому, что Хорст Убель никак не мог фотографироваться в форме гауптштурмфюрера в сорок втором году. Согласно свидетельству о рождении, ему в тот момент было всего двенадцать лет…

Немец, между тем, допил коньяк, положил в рот ломтик лайма и будничным тоном попросил:

— Будьте добры, выключите записывающую аппаратуру. Ни мне, ни вам ни к чему фиксировать на материальный носитель наш разговор.

Канаев скривился, про себя удивившись проницательности старика. Вытащив из кармана мягкой замшевой куртки пульт, он отключил камеру и выжидательно посмотрел на немца.

— И диктофон, — сухо произнес тот.

— Можно подумать, вы знаете, где он.

— Вмонтирован в подголовник кресла, на котором я сижу, — спокойно ответил старик.