Все это выглядело просто фантастически, как в каком-то нереальном американском кино: эта мерзкая погода, этот холодный сырой двор, эти деньги, большие деньги, и мы все трое – смущенные, но непонятно почему. И еще я чувствовал, как в этот двор и в каждого из нас троих в отдельности заползала какая-то новая субстанция сродни радости или душевному теплу.

Прошло достаточное количество лет, если не сказать много. Я давно отдал долг Луке. Он стал владельцем самого «шикозного» в стране антикварного магазина и довольно известным, европейского уровня дилером. Я был доволен тем положением, которое занимал сам, и никому не завидовал. Мы изредка перезванивались с Лукой, и я получал от него чисто профессиональные консультации, но никогда не интересовался его личными или семейными делами. Не то чтобы мы с ним принадлежали к разным весовым категориям, а просто по Воннегуту мы относились к разным каррасам и поэтому не тянулись друг к другу.

Однако постоянно меня преследовало, да, в общем-то, и до сих пор не отпускает чувство неизрасходованной благодарности за те три тысячи рублей, за тот великодушный не просчитываемый жест, которому нет рационального объяснения. Стремления отблагодарить Луку каким-то смешным подарком у меня не было. Удивить чем-нибудь антиквара его уровня трудно, тем более наша страна уже вступила в период тотальной долларизации, и любые поступки, добрые жесты и подарки оценивались в «зеленых». Но некое материализованное чудо, оказавшееся волею судьбы в моих руках, заставило меня искать встречи с Лукой.

Древняя и довольно объемная книга «Библия русская», изданная Франциском Скориною в Праге в начале шестнадцатого века, попала в наш дом совершенно загадочным образом. Два незнакомых мне полусумасшедших крестьянина из какого-то заволжского, Богом забытого села… (Богом забытого – потому что у них в селе даже церковь-то развалилась сама по себе.) Так вот эти два незнакомца подарили мне книгу не от щедрот и не за какие-то заслуги, а от желания сделать больно своему земляку, поэту Федору Сухову, который на старости лет ударился в богоискательство и стал ярым исповедником старого православного закона. Обиженные на него, они почему-то считали, что эта книга старообрядческая, и поэтому Федор Григорьевич, узнав, что она ему не досталась, будет очень расстраиваться. Сухов был моим учителем и старшим другом, а мне подарок с недобрым умыслом не больно-то и хотелось у себя иметь, да и Федору Григорьевичу я ее не мог отдать: он бы эту Библию выкинул. Тем более что каждый раз, как я вычитывал что-нибудь новенькое про нее, мне становилось не по себе – я понимал, что надо расставаться с этой уникой. Еще бы не уника: я узнал, что Скорина был другом великого Рафаэля Санти, я выяснил, что у лучшего известного экземпляра Библии, хранящегося в Британском музее, не хватает страниц, а в моем – все до одной целехоньки. Мне начинало казаться, что за моим экземпляром уже охотятся.

В те годы я был человеком не то что невоцерквленным, но даже не крещеным, хотя моя бабка была поповной, то есть дочкой священника. Другая моя бабушка, Вера Николаевна, была из богатой купеческой старообрядческой семьи. Но иконы у нее были самые обычные: в серебряных окладах, с рубашками, шитыми бисером и украшенными камнями, которые, мне помнится, я иногда пытался ковырять, за что получал по затылку. Как они меня не окрестили в детстве, не понятно до сих пор. Думаю, что из чувства противоречия. К примеру: баба Вера выгоняет домработницу за то, что та украла брошку, а другая моя бабка Анна, жалея дрянную девку, берет ее на работу к себе. Та через неделю крадет у нее серебряный половник. Баба Вера маслицем льняным протрет кожаные корешки у энциклопедического словаря Брокгауза – Ефрона и выставит их в книжном шкафу на видное место. Бабушка Анна тут же убирает своего Брокгауза в сундук да в чулан, а потом вообще взяла и подарила все восемьдесят шесть томов Гришке Девятых, будущему академику, когда тот докторскую диссертацию защитил.

В общем, ходил я не крещеным, пока мои бабки живы были, и никаких угрызений совести по поводу религии не ощущал. Ощущал я чувство нарастающей тревоги из-за зачастивших ко мне московских вояжеров, желавших посмотреть на Скорину.

Позвонил я тогда Луке и рассказал ему про свое сокровище. Лука заинтересовался. Нет, он не затрясся. Он был профессионалом. И произнес фразу, за которой сумел скрыть возбуждение и подтвердить интерес.

– Старик, мне ведь ничего не надо. У меня дома ни Шишкина, ни ваз Галле нет. Висит какой-то букетик Коровина, так и тот моей жене кто-то на день рождения подарил. Так что – надо ли мне Скорину? Отвечу – надо! Мне надо его для престижа, ведь ко мне приезжают антиквары со всего мира, и, конечно, я его не буду продавать, но вот показать и похвастаться – это да! Годик или два он будет моим козырем.

Мы договорились встретиться с Лукой в его антикварном салоне в центре Москвы. Черные застекленные витрины и двери этого магазина не имели ни вывески, ни планшета с режимом работы, никаких других опознавательных знаков: посторонних здесь не ждали. Охранник поздоровался со мной как с уважаемым клиентом, показав жестом на лестницу, ведущую на второй этаж, который, без дверей и перегородок, представлял собой огромный рабочий кабинет. Я поднялся по ней почти бегом, чуть не столкнувшись уже наверху со своим старым другом-приятелем, а теперь компаньоном Луки, Игорем-Авто. Он обнял меня со словами:

– Дай-ка мне подержать в руках твое чудо, да я побегу.

Я вынул из дипломата упакованную в специально сшитую торбочку книгу и отдал ее Игорю. Радушие никогда не сходило с его лица, а тут он еще как-то загадочно улыбался, переводя взгляд с меня на Луку, сидевшего за письменным столом, и снова на меня.

– А в общем-то, лучше я ее потом посмотрю, в спокойной обстановке. Надеюсь, она здесь задержится хотя бы на несколько дней.

Игорь протянул книгу Луке, который уже встал из-за стола, чтобы поприветствовать меня. Довольно равнодушно поздоровавшись, он обвел вокруг себя рукой:

– Оглядись тут. Ты ведь ни разу у нас с Игорем здесь не был, и вообще после арбатского «Раритета» мы с тобой не виделись. Я сейчас скажу, чтобы тебе кофе сделали, а коньяк и виски вон в баре бери и наливай. Хозяйничай, а я пока книжечку полистаю.

Лука сел за рабочий стол, а я огляделся. Огромное помещение представляло собой что-то среднее между кабинетом, демонстрационным залом, подсобкой и складом. Большой стол, стоящий в центре, мог служить для проведения совещаний и конференций, в мягких креслах и диванах было удобно отдыхать, курить и выпивать, дубовые приземистые книжные шкафы были заполнены справочной литературой и каталогами, на больших мольбертах, подсвеченные специальными спотами, стояли шедевры, предназначенные к продаже: большая житийная икона строгановского письма и несколько интерьерных картин в шикарных рамах работы западноевропейских мастеров, судя по письму и жанрам.

Я разглядывал все, раскрыв рот, – я просто не представлял, на каком уровне работает мой коллега! В тот момент неопределенного возраста дамочка, поднявшаяся к нам из торгового зала, приготовила кофе, и я уселся с чашкой в глубокое кресло. Лука встал из-за стола и подошел ко мне с бутылкой виски и двумя фужерами.