Проснувшись, Хромов сразу наткнулся на чей-то внимательный взгляд. Белокурая женщина напротив быстро отвела глаза. Хорошенькое дело разглядывать спящего — надеюсь, не храпел.

— Станция Мацеста, — красиво объявили в динамики.

Он вдруг поднялся со скамьи, снял с полки свой чемодан и легко пошел к выходу.

Целые две минуты в своей жизни Петр Григорьевич Хромов был абсолютно счастлив. Нет-нет, он не собирался поселиться в приморском поселке насовсем. Он был человеком рассудочным, он все придумал. Останется еще на две недели, с прошлого года не отгулял, надо — возьмет еще за свой счет. Он подождет, чтобы утихла, ушла острота, чтобы Тася превратилась в обычную женщину. Он подождет, пока ослабнет в этой истории его мужской интерес, не век же ее желать, он, конечно же, вернется домой, но не сейчас.

Заспанный, счастливый, он улыбался людям на солнечном перроне. Потянулся, расправился в рост. Подождут его огромные дела. Вот только московская комиссия на днях — нет, не на днях, — Хромов перестал улыбаться, — а послезавтра. Можно, конечно, и без него, но хорошо бы, хорошо...

— Мужчина, мужчина, это не конечная! Вы же Адлер спрашивали, еще две остановки, — в открытых дверях электрички волновалась белокурая. — Скорее, сейчас тронемся. А я, главное, смотрю, вы пошли... Ну вот, слава богу.

— Поезд номер семь Ленинград — Севастополь отправляется с шестого пути, левая сторона.

Чья-то сигарета полетела в провал между перроном и пыльными гофрами вагона. Кира проследила глазами.

Ее спутник надвинулся, обнял ее немного растерянно, и она задушенно сообщила ему куда-то в ключицу, в ворот, что им нужно расстаться, вот прямо сейчас, здесь, на перроне, она на практику, а когда вернется... в общем, не надо ее встречать — да, вот так.

Кирину подругу Лёлю провожали соседки по общежитию. Лёля уже расцеловала их и шагнула к вагону. Кира тоже подошла попрощаться — хорошие девочки, часто вместе курили в рекреации, — но поцеловала только одну, а про вторую просто забыла. Эта вторая окликнула ее удивленно — Бабочкина! — и Кира вернулась, обняла девочку. Высокую, с золотистыми завитками по лопаткам. Кажется, она из Владика.

На него Кира больше не взглянула. Додумается, наверное, подкинуть девчонок до общаги.

В вагоне отвернулась от окон, за которыми плыл перрон. Потом безостановочно говорила с Лёлей, нарочно весело — Киру немного лихорадило, — еще с двумя одногруппницами, которые ехали с ними на практику, отличницы-зубрилы, совсем не близкие им с Лёлей души. Кельбас и Смычкова.

Полноватая блондинка с ребенком попросила поменяться с ней полками. У нее боковая верхняя, а у Киры с Лёлей — нижние прекрасные небоковые. Женщина умоляюще смотрела на Киру, склонила голову к плечу: пожалуйста, миленькие! Тут же Кельбас елейным голоском спросила у Смычковой авторучку для кроссворда, та сразу откликнулась: вот тебе карандашик. Так они ликовали, что судьба в виде полноватой блондинки настигла Киру: ведь они с Лёлей сразу захватили самые удобные места, хотя в билетах одно нижнее у Кельбас. Шумно выдохнув, Кира принялась собирать свои вещи, чтобы перенести их на боковое. Женщина приговаривала что-то ласковое вокруг.

Вся эта дорожная суета помогала очень: перейти на другую полку, рубль за постель, у Смычковой жареная курица, а у них с Лёлей пирожки из кулинарии и банка ставриды в собственном соку. Консервный нож забыли, и Кира ходила за ним к проводнице, благо ее полукупе рядом. Вслух мечтали покупать завтра на станциях у бабушек малосольные огурчики и картошку, посыпанную карамельными шкварками.

Но часа через два, когда все смолкли, угомонились, тоска догнала Киру. Под стук колес и догнала. Чай в подстаканнике пах протухшей тряпкой, позвякивала ложечка о стеклянный бортик. Не отрываясь она смотрела на край неба, где полыхало расплавленное закатное золото. И этот чай, и запах веника от него, и звяканье, и закат — такая печаль! Зажгли свет, и от этого совсем тошно. Тусклые потолочные лампы бежали теперь вместе с сумеречными перелесками и деревнями. В окне двоилась бутылка лимонада и купе напротив. Смычкова на своем верхнем отвернулась к стене: через полтора месяца у нее свадьба, вот и грезит там, видимо, о своем женихе. Мамочка с малышом уснули уже до утра, а Кельбас карандашиком ковыряла кроссворд, изредка поворачивая голову к заоконному позднему вечеру, — думала, наверное.

Кира постелила себе наверху. Простыни влажные, серые. От старшей сестры, которая однажды работала проводницей в студенческом отряде, Кира знала, что если простыни вот такие, то, скорее всего, их никто не стирал, а просто развесили по вагону и опрыскали из пульверизатора, потом — хлесткими ладонями от центра к бокам и в аккуратную стопку, на которую в конце процесса полагалось сесть сверху. Еще можно под матрас. Под гнетом они высыхают, и вид потом как из прачечной. У проводников это называется “китайка”. Такой вот заработок — продать белье не один раз.

— Пойдем по сигаретке, — Кира потерянно повернулась к Лёле.

* * *

Тамбур прокуренный, грохочет.

— Ну все. Я ему все сказала, — Кира бросила спичку в консервную банку для окурков, прицепленную к дверным перильцам.

— Чего? — Лёля морщится от табачного едкого дыма: его так много в замкнутом дребезге, что можно уже и не курить.

Она открыла дверь на переходную площадку — гонит дым. Но через грохот Кире не рассказать о том, что так важно сейчас рассказать: мама позвонила месяц назад — забирай в сентябре Тёму, устала я с ним. Но Кирин мужчина сразу сказал, что чужого ребенка никогда не полюбит, и Кира презирает его за это, а толку? Второй возлюбленный, Лёнька, веселый и светлый, да Лёля знает, будет любить Тёму всегда и жениться готов хоть завтра. Но с тем первым, оставшимся на перроне, так трудно расстаться — с ним беззаботно и легко, бездумно. Она сделала свой выбор в пользу любви, да, любви, все уже хорошо, она не будет больше биться о железное сердце первого, только тоскливо вот.

— Да закрой ты эту дверь! — зло кричит Кира.

Лёля изо всех сил толкает тяжелую дверь. Колеса под полом стучат потише. На стыках рельсов девочек бросает друг к другу.

— Я залетела, — говорит Лёля.

Теперь хлопает другая дверь, из вагона. У проводницы калмыцкие нависшие веки и мятая форма.

— Так, заканчиваем тут курить, я буду выпускать через нерабочий. Малая Вишера. Минуту стоим.

Пока она возилась с секреткой, девочки затушили сигареты.

— От Петрова?

— А от кого же еще? — всхлипнула Лёля.

На перроне два неприятных типа обступили проводницу, всю стоянку о чем-то негромко договаривались с ней. Она сначала отнекивалась, отворачивалась. Потом уже хрипло смеялась, даже кокетничала. Подобралась, стреляла глазами, пропуская их в вагон. “Без билетов”, — догадалась Кира.

У первого на высокой восточной скуле грязный пластырь, а на темном лице очки-капли. Осмотрел их с головы до ног — десять вечера, солнечные очки! — усмехнулся слегка, проходя в вагон. Даже на пальцах наколки. И от его усмешки и хамелеонов этих — мороз по коже. Второй — вертлявый, с прибаутками, водянистые глаза. Присвистнул на них: