Как позже узнал Сид, Лиза страдала шизофренией в начальной стадии, лечением каковой ее близкие не озаботились. Она была в том возрасте, когда неразделенная любовь оказывается смыслом жизни. Дядя или сосед, пользовавшийся полным доверием, изнасиловал ее в возрасте семи лет. Она была очень милая, но совершенно не в себе.

К тому же беременная.

Три месяца в отчаянии прождав вестей от молчавшего трейсера, Лиза стала поговаривать на исповеди о том, чтобы вскрыть вены или повеситься на потолочном вентиляторе. В день финала Городского кубка Сиду пришло задание ее спасать. Он примчался к ней в квартиру: девчонка исчезла. Сид сумел обнаружить ее местонахождение. Вдавив педаль в пол, помчался к буферным кварталам.

На предпоследнем этаже «Дионисии» сквозь чью-то приоткрытую дверь доносилась кислотная вонь и грохот стрельбы по мишеням. Тело Дубины лежало посреди его холостяцкой лаборатории и изливало на палас самые разные жидкости. Трейсер со стразами был запихнут ему в рот чуть ли не до пищевода. Рядом огнетушитель в крошеве мозгов. Кровавый след вел к черной лестнице на крышу. Снизу с улицы несся вой сирен и визг шин. Из-за матча Профилактика убийств ехала дольше обычного. Сид защелкнул дверь изнутри. Поднялся на крышу.

Лиза пошатывалась на краю пропасти. Он не сразу увидел ее в тумане. Луч башни «Светлый мир» прошелся по плоскости крыши, залив туман фиолетовыми сполохами. Лиза повернула к Сиду сморщенное от айса лицо. Он сказал ей, что пришел не дать ей умереть. Она рассказала ему, что случилось. Она прикончила Дика под влиянием метамфетаминов, на которые он сам же ее и подсадил. Она пошла к нему, не собираясь делать ему ничего плохого. Ей просто хотелось еще раз увидеть его. Он ее не узнал и обозвал крезухой. Тогда собственнический инстинкт и ощущение всесилия, которое дает наркотик, соединились. Она в исступлении стала колотить своего драгоценного Дика огнетушителем по черепу и скормила ему этот трейсер, так и не прозвонивший ей ничего романтичного. А теперь он умер, и виновата в этом она, так что делайте с ней, что хотите, ей будет не больнее, чем туману, если его ткнуть ножом.

Сид смотрел на Лизу, она была тоненькая, как струйка дыма в тумане «Дионисии», и Сиду показалось, что она — часть этого тумана. Она спросила у него, куда уходят мертвые, и Сид ответил, что точно не знает, но, видимо, все в одно и то же место. И тогда Лиза прыгнула — агенты Профилактики убийств как раз вбежали на крышу и обнаружили там только Сида. И туман.

— Душераздирающе, — сказал Каплан. — А вы, оказывается, диссидент с кучей благих намерений. Все равно неясно, какое это все имеет отношение ко мне. Вы хотите разбудить мою совесть рассказом о вреде тяжелых наркотиков? Агитируете в пользу общественной организации?

— Я вам сказал, что есть эпилог, — ответил Сид. — Вы сами заговорили про совесть. Мою совесть это происшествие сильно разбередило. Лиза Легран ни на секунду не оставляла меня в покое после своего самоубийства. Она поселилась у меня в мозгу. Она заполонила мои ночные кошмары и похмельные пробуждения. Это было три месяца назад, я как раз уходил от Миры. Я перестал ночевать дома, снова начал пить по-черному. Когда бары закрывались, я хочу сказать бары, в которые ходят живые люди, я шел по улицам куда глаза глядят, чтобы максимально оттянуть момент, когда придется лечь в постель рядом с Мирой. Через раз ноги сами приносили меня в буферные кварталы. А потом как-то ночью я поднялся на крышу, где я дал умереть Лизе Легран. Я провел там час или два, ничего не делал, просто сидел в тумане. Сидел и считал, сколько раз прошел сноп света «Светлого мира». Странно, но именно там мне удалось восстановить душевное равновесие. Я стал приходить снова и снова. И только на третий раз я заметил штуковины, закрепленные сверху на высоченных шестах. Я все никак не мог понять, зачем нужны эти шесты, устремленные вверх. Куда? В небо? На них были хромированные металлические ящики, большие и тяжелые, уже явно старые. С решетками. Я не сразу понял, что это уловители.

— Ну уж и уловители, — сказал Каплан.

— О да, — сказал Сид, — именно уловители, третьего поколения, последняя попытка. Вернувшись в отель — потому что я за это время перебрался в отель, — я немного пошарил по сети. И нашел сайт с военным оборудованием, созданный еще в годы правления моего прославленного тестя. Там были схемы и даже описание функционирования, я счел, что это липа. Распечатал и вернулся на башню проверить. Все совпало на двести процентов.

Каплан вертел в руке свой стакан. Тема явно задела его. Когда он решился заговорить, голос звучал тихо, нейтрально, в нем слышалась огромная усталость.

— Траты зашкаливали. «Потоп» стоил вдвое больше, чем было объявлено в прессе. Уже попросту не хватало средств, чтобы все это убрать.

— Зачем тогда было устраивать шумиху в СМИ о демонтаже оборудования? Это же показывали все телеканалы. Как сейчас помню вашу речь… В тот день и сформировалась Дюжина, ваша Дюжина. Двенадцать человек, двенадцать предприятий, двенадцать месяцев на то, чтобы предотвратить конец света. Ваш дебильный девиз. Ваша инициатива.

Каплан ничего не ответил. Он как-то съежился и стиснул кулаки. Его взгляд ушел в сторону, к медленно падавшим первым хлопьям. Он пожал плечами. Он сказал:

— Да пошли вы…

Сиду хотелось вышвырнуть калеку из кресла и навалять ему как следует. Остановила безысходная грусть, стоявшая в тусклых глазах. Каплан поднял стакан и допил его залпом.

— Моя инициатива… — пробормотал старик.

Он положил руку на плечо Сида. Лицо потеряло всякую осмысленность, и лишенные взгляда зрачки уставились в искусственный снегопад над искусственным озером.

— Я скоро умру, — сказала Мира Венс.

Он зашел к ней попрощаться перед уходом. Он знал, что лучше свалить по-тихому и избежать десятиминутной истерики. Но хотел кончить дело честь честью. Финал. Занавес. Она сидела на кровати и плакала без слез. Он чувствовал, что сквозь тяжелый дурман она видит все очень трезво. Она говорила о том, как ей больно. Он уже не мог толком вспомнить то далекое время, когда у Миры были другие темы для разговора, кроме любви и страдания. Она произнесла слова, которые он уже слышал. Ему их иногда говорили. Сам он их никогда не произносил. И не произнесет. Не такой он человек.

Она сказала, что вокруг все белое и она не знает, что будет. Что ничего нет, ничего не осталось, он все забрал. Три года она только и делала, что с утра до вечера смотрела на часы, ждала его, ждала, когда он вернется и все остальное вместе с ним. С ним возвращалась жизнь. А теперь он уходит и уносит все с собой. Она уже не дышит. Она перестала дышать два месяца назад, в тот сентябрьский день, когда он сказал ей, что все кончено. С тех пор она ходит, пьет, накачивается до беспамятства, бродит из отеля в отель, кочует из одной декорации в другую, а на самом деле просто гонится за глотком воздуха. И не может догнать. Она вцепилась в него. Засыпала вопросами. Он отказался отвечать. Она умоляла, она хотела знать. Он согласился отвечать. Если не знал наверняка, отвечал отрицательно. Нет, не любит. Нет, не вернется. Нет, все кончено. Нет, никогда не любил… Она плакала, цеплялась за него. Он в последний раз трахнул ее. Худо. Финал. Занавес. Он трахал плачущую Миру, и вид ее тела возвращал его к вчерашнему побоищу. С бледной вспышкой финального залпа наконец пришла уверенность — все кончено.