— Да, мы рисовали.

— Судя по всему, ты и дождя-то не заметила.

— Да нет. У меня бумага стала намокать, но тут пришел этот человек и подержал надо мной зонтик, пока я не дорисовала.

— Его зовут Дэниел.

— Я знаю. Феба мне про него говорила. Он когда-то жил с нею и с Чипсом.

— А теперь он знаменитый художник.

— Да, тоже знаю. Он сказал про мой рисунок, что он очень хороший.

— Что же ты рисовала?

— Я хотела нарисовать чаек, но они все время улетали, поэтому пришлось рисовать из головы.

— Это смело.

— Он сказал, что очень хорошо получилось.

— Надеюсь, ты не оставила его там, где сидела?

— Нет, Феба положила его в свою сумку.

Запыхавшись, мы продолжали взбираться молча. Наконец мы добрались до ворот, я открыла их и, когда Шарлотта прошла, я сказала:

— А я думала, как ты там поживаешь. Собиралась позвонить тебе или пригласить к нам на чай, но я была так… — я запнулась, подыскивая подходящее слово. «Занята» казалось не слишком правдоподобным.

— Там не очень-то весело, — ответила Шарлотта с бескомпромиссной детской искренностью.

Я постаралась придать своему лицу жизнерадостное выражение.

— Ну, может быть, завтра мы с тобой сможем куда-нибудь отправиться. — Я закрыла за нами ворота. — Поедем куда-нибудь на машине, если она не понадобится Фебе.

Шарлотта обдумала эти слова.

— Как вы думаете, — спросила она, — а Дэниел не захочет с нами поехать?

Стоило нам войти в кухню, как Лили, наполовину сердясь, наполовину смеясь, схватила Шарлотту, стащила с нее промокшую куртку и присела, чтобы расстегнуть на ней сандалии.

— Просто не понимаю, как люди могут быть такими безалаберными. Мисс Шеклтон промокла до нитки. Я сказала, что ей надо пойти наверх и полностью переодеться, а она лишь рассмеялась и ответила, что это все ерунда. Ерунда будет, когда она схватит воспаление легких. Вы что же, дождя не заметили?

— Да нет, — сказала Шарлотта.

Лили достала сухое полотенце, сняла с Шарлотты очки, как следует протерла линзы и аккуратно водрузила их на место, поправив, чтобы они сидели ровно на маленьком носике девочки. Потом она принялась тем же полотенцем сушить ее волосы, растирая их так, словно перед ней был маленький щенок, и ворча. Я оставила их за этим занятием и пошла снимать плащ и зюйдвестку, которые надо было повесить сушиться в холле над обогревателем.

Дверь в гостиную была открыта. У дальней стены горел огонь, и его блики отражались в медной каминной решетке и во всех маленьких блестящих безделушках, которые стояли вокруг: в медном кувшинчике, в серебряной рамке для фотографий, в глянцевой шкатулке. У огня, опершись локтем на каминную полку, стоял Дэниел. Его склоненный профиль отражался в зеркале, висевшем над камином. В руке он держал листок бумаги, который внимательно рассматривал.

Я вошла и он взглянул на меня.

— Я привела Шарлотту. Ее вытирает Лили. Она искала ежевику.

Я подошла и стала рядом с ним, протянув замерзшие руки к огню.

— Что вы разглядываете?

— Картинку, которую она нарисовала. Она очень хорошо рисует.

Он протянул ее мне, отошел от огня и погрузился в просторную глубину старого Чипсова кресла. Он выглядел уставшим: подбородок опущен на грудь, длинные ноги вытянуты вперед. Я взглянула на рисунок Шарлотты и сразу поняла, что он имел в виду. Это был детский рисунок, но в нем ощущалось богатое воображение и уверенная рука. Она рисовала фломастерами, и их яркие чистые цвета напомнили мне сверкание картин Фебы, написанных маслом. Передо мной была красная лодка с надутыми ветром парусами, плывущая по сине-зеленому морю. У штурвала стояла небольшая фигурка в морской фуражке, а на передней палубе лежал большой усатый кот.

Я улыбнулась:

— Отличный кот.

— Вся картинка отличная.

— Очень жизнерадостная. Что странно, ведь Шарлотта, по-моему, не слишком жизнерадостный ребенок.

— Я знаю, — ответил Дэниел. — И это обнадеживает.

Я поставила рисунок на каминную полку, подперев его часами.

— Я пообещала, что завтра свожу ее куда-нибудь. Бабушка уделяет ей не очень много времени, и я подумала, что мы можем съездить куда-нибудь на машине.

— Это было бы неплохо.

— Кажется, она считает, что было бы еще лучше, если бы вы тоже с нами поехали.

— Да?

Судя по всему, это предложение не вызвало у него большого энтузиазма. Я подумала, что он, наверное, уже устал от женского общества, а может быть, его не привлекала идея провести день в компании со мной и Шарлоттой. Я пожалела, что сказала об этом.

— Наверное, у вас есть и более интересные занятия.

— Да, — ответил он, а затем добавил: — посмотрим.

Посмотрим. Он сказал это точь-в-точь как взрослые, которые в детстве выводили меня из себя теми же самыми словами, когда не могли или не хотели связывать себя обязательствами.

Чипс сделал для меня карусель. Она была моей. Когда он дарил мне ее, он сказал, что я могу забрать ее в Лондон, если хочу, но я решила этого не делать. Эта карусель была частью Холли-коттеджа, а я была привержена традициям и потому решила оставить ее здесь.

Она хранилась в нижней части огромного французского шкафа с выдвижными ящиками, который стоял в углу гостиной. В тот вечер, когда стол был убран и вытерт после чаепития, Шарлотта достала ее оттуда. Она осторожно принесла ее и поставила на стол перед огнем.

Чипс сделал ее из старомодного граммофона. Он снял с него крышку и держатель для иглы, вырезал фанерный круг диаметром с обычную пластинку, проделал посередине дырочку и насадил его на центральную ось. Этот круг выкрасил в ярко-красный цвет и по его периметру закрепил игрушечных животных. Их Чипс тоже выпилил из фанеры с помощью маленького лобзика. Там были тигр, слон, зебра, пони, лев, собака, и каждое было выкрашено своими пятнышками или полосками и у каждого были яркое щегольское расписное седло, крохотная уздечка и поводья, сделанные из золотого шнура.

С этой каруселью можно было играть в разные игры. Иногда она становилась частью цирка или ярмарочной площади вместе с кубиками, фигурками крестьян и деревянными зверюшками, оставшимися от сломанного Ноева ковчега. Но чаще всего я играла с ней одной: чтобы диск начал вращаться, нужно было покрутить ручку, заводившую механизм, и включить специальный рычажок. Кроме него там был еще один рычажок, позволявший менять скорость вращения. Можно было начинать очень медленно (чтобы дать людям забраться на карусель, как говорил Чипс), а потом ускорять вращение до тех пор, пока фигурки животных не принимались крутиться так быстро, что их было уже трудно разглядеть.