Филипп зашевелился, кровать заскрипела, — и бормотание прекратилось. Жанна перестала мыть пол, поднялась на ноги и, подойдя к постели больного, устремила на него пристальный взгляд.

— Вам стало лучше после хорошей еды? — громко спросила она.

— Спасибо, мадам. — Он вопросительно посмотрел на нее. — Скажите мне одну вещь, — попросил лейтенант. — Почему вы уверены, что только аристократы гибли в годы террора?

— А разве нет?

— Конечно нет. — Филипп нахмурился, пытаясь собраться с мыслями, но в голове его витали облака, а над ними — с ангельской безмятежностью — лицо с золотыми кудрями и розовая бархатная шляпка. — Мои родители не были аристократами, — сообщил он. — Они были добропорядочные буржуа и настоящие республиканцы, и все-таки также погибли.

— На… гильотине? — Жанна пододвинулась поближе, враждебность в ее черных глазах слегка потускнела.

— Конечно. Мой дядя был схвачен, когда возвращался в Париж, чтобы забрать меня и отвезти к тете в деревню.

— Вы помните это? — Жанна налила в тазик воды, поставила его на стол и стала осторожно протирать лицо лейтенанта. — Завтра, когда цирюльник закончит с монсеньором графом, я приглашу его побрить вас… Сколько вам было лет в то время?

— Четыре или пять… Поэтому я помню все очень плохо. Мне вспоминаются толпы людей на дорогах, идущих в одном направлении… и повозки… и один дилижанс, в котором все говорили, но никто никого не слушал, и ощущение страха… Вот это я помню!.. Ощущение страха. Все тогда боялись, мадам, все до единого человека…

Жанна это понимала очень хорошо. В свою очередь она рассказала ему о графе де Эстобане, последнем представителе своего рода, и о том, как он присоединился к армии Конде.

— Эта армия намеревалась освободить короля, — скорбно поведала Жанна, — но ничего не вышло, и я не понимаю почему. Некоторые говорят, что это была армия джентльменов, которые не умели сражаться, понятия не имели о стратегическом планировании, Кто знает? Во всяком случае, старший сын монсеньора графа, монсеньор Адольфе, умер от лихорадки, а его брат монсеньор Огаст, которому было всего шестнадцать лет, был убит на дуэли, и лишь монсеньор граф остался, чтобы следовать за принцем, пока так называемая армия не была разгромлена. Монсеньору пришлось скрыться в Англии… Он оставил графиню и свою дочь, мадемуазель Терезу, которой было семнадцать лет, и мадам Адольфе, и ее маленького четырехлетнего сына в замке, думая, что они будут там в безопасности. Поместье было большое, в нем было множество слуг, преданных семье, потому что монсеньор граф, понимаете ли, был хороший человек. Он по-доброму относился к своим слугам и к крестьянам, не то что некоторые… маркиз де Арблон, например. Он был из тех, кого ненавидели, и для этого были причины… Говорили, что если он примечал хорошенькую женщину в одной из своих, деревень, то тут же обвинял мужчин из ее семьи в неуплате налогов и отсылал их на другой конец страны на дорожные работы, так чтобы никто не мог ее защитить. Но он был маркиз, а монсеньор граф превосходил его по знатности, потому что имел право скакать за королевским экипажем… Многие поколения семьи Эстобан имели эту привилегию, понимаете ли. И неспроста, потому что все они были люди надежные и всеми любимые. — Жанна замолчала, продолжая вытирая лоб раненого чистым полотенцем, и было видно, что мысли ее где-то очень далеко.

— А что было потом? — спросил наконец Филипп. — Что стало с леди…

— Однажды днем в то лето мы услышали, что враждебно настроенная толпа в несколько тысяч человек направляется к замку с целью снести его до основания… Вы можете, возможно, поспорить с двумя десятками человек и сказать им, что они не правы, но не сможете спорить с тысячами, монсеньор! Графиня приказала подать экипажи и вместе с семьей отправилась в отель «Эстобан» в Париже. У нас было три экипажа, и мы разделились, потому что дороги были переполнены беженцами. Вы не представляете, что это такое, потому что, как вы сказали, вы были слишком маленьким, но все было так, как вы говорили: все двигались в одном направлении, к Парижу, — экипажи, деревенские повозки, знатные дамы шли пешком, их изящные ботиночки разрывались на части, мужчины и женщины тащили узлы с одеждой и едой, дети цеплялись за юбки матерей, и над всеми витало чувство страха. Графиня, мадам Адольфе и мадемуазель Тереза вместе с гувернанткой ехали в первом экипаже, а во втором экипаже ехал маленький мальчик со своей нянькой, у них была одежда, еда на вечер, и еще с ними ехала горничная со шкатулкой драгоценностей. Малыш болел, а во втором экипаже было просторнее — он мог поспать в поездке. В третьем экипаже ехали мы, слуги, и везли с собой одежду и ценные вещи, которые удалось спасти. Но когда на второй день на закате солнца мы приехали в деревню, в которой надеялись отдохнуть, то обнаружили, что второй экипаж исчез. Мы ехали по лесистой местности, по холмам, и потерями друг друга из вида. Никто не видел, куда он делся, никто не знал, что с ним случилось. Возможно, в сумерках кучер повернул не в ту сторону, ошибочно приняв чужой экипаж за наш, и следовал за ним, пока не обнаружил, ошибки. Мадам Адольфе готова была повернуть обратно, но, бог мой, как можно было повернуть на этой забитой дороге? Графиня убедила ее в том, что второй экипаж, вероятно, будет ждать нас в Париже или они немного отстали. Она была уверена, как и все мы, что кучер найдет дорогу. Но когда мы прибыли в отель «Эстобан» в Сен-Жермен, ребенка и няни там не было, не приехали они и позже. И с того дня, монсеньор, мы ничего не слышали ни о них, ни о горничной, ни о драгоценностях.

— А экипаж не нашли? Ведь это не иголка, чтобы бесследно исчезнуть.

— Но кто бы стал искать его в то время? Несколько слуг, которые оставались охранять замок, были убиты, остальные спаслись бегством, графине, ее дочери, мадемуазель Терезе, и мадам Адольфе, как только они прибыли в Париж, было приказано не покидать дома. К тому времени стало известно, что монсеньор граф и его двое сыновей присоединились к армии Конде, и леди были схвачены под предлогом, что они шпионки.

— Но это абсурд.

— Конечно. А однажды утром, после того как их продержали взаперти в отеле более полугода, их отвезли в тюрьму и вскоре всех казнили на гильотине, даже юную мадемуазель Терезу и ее гувернантку.

— Это было ужасное время, мадам.

— И в самом деле ужасное, монсеньор. Я постоянно думала о том, что за мной следят, когда выходила из дома… Я ожидала, что кто-то положит руку на мое плечо и обвинит меня в том, что я — одна из тех, кто находится в отеле «Эстобан»… А затем старый монсеньор Генри Эстобан и его жена прислали за мной человека и взяли меня с собой в Англию. — Жанна замолчала. К этому времени она перестелила постель лейтенанта и переодела его в чистое белье, взбила его подушки так, что он мог удобно откинуться на них, и, когда все это было сделано, резко переменила тему разговора: — Этот Фуке из замка, монсеньор, — тот человек, который сделал маленький кораблик? Кто он такой? Вы не знаете, кто его отец?

— Гастон говорил мне, что он торговал подержанной одеждой и мебелью, мадам.

— О! — Она многозначительно кивнула. — Это меня не удивляет. Теперь я понимаю, кем был отец Фуке… Неудивительно, что он научил своего сына грамоте!