А в палатах грохот очередей, многократно усиленный гулким эхом, загремевшим в замкнутом пространстве вестибюля, вызвал настоящую панику. Одни пациенты, решив сначала, что солдаты сейчас ворвутся внутрь, кося из автоматов все живое, ибо правительство, наверно, передумало и приняло решение физически ликвидировать слепцов всех скопом, полезли под кровати, другие от страха застыли на месте, а некоторые подумали, должно быть, что оно и к лучшему, да на кой она сдалась, такая жизнь, и лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Первыми спохватились обитатели обсервационных палат. Когда загремели выстрелы, они шарахнулись прочь от двери, но потом наступившая тишина побудила их вернуться, взглянуть в щелочку, что там творится в вестибюле. Они увидели груду трупов, лужу крови, которая извивающимися ручьями, как живая, ползла по гладким каменным плитам, и коробки с продовольствием. Голод заставил их выбраться наружу, вот она, вожделенная еда, и что с того, что она предназначена слепцам, а зрячим их порции доставят во вторую очередь в соответствии с установленными правилами, но уж какие тут правила, тем более что нас никто не видит, недаром же древняя мудрость, бытовавшая во все времена и у всех народов, гласит, что кто смел, тот и съел, а древние мудрецы съели в таких делах собаку. Впрочем, подхлестнутой голодом отваги хватило лишь на три шага, вовремя проснувшийся разум же предупредил дальнейшее продвижение, напомнив, что наибольшую опасность для неосторожных представляют эти вот безжизненные тела и, главное, эта вот кровь, и кто знает, каких только тлетворных испарений и ядовитых миазмов не исходит, не изошло уже от безжизненной плоти слепцов. Они же мертвые, ничего не могут нам сделать, сказал кто-то с явным намерением успокоить себя и других, однако напрасно он это сказал, только напортил, ибо, хоть слепцы и вправду мертвы, не шевелятся, глядите, не дышат, кто поручится, что эта белая слепота не есть на самом деле болезнь душевная, а если принять эту гипотезу, то никогда еще дух убитых не был так свободен от телесной своей оболочки и, значит, волен веять, где ему заблагорассудится, веять и сеять, что захочет, и прежде всего зло, ибо всякий скажет, что это легче всего прочего. Но коробки с продуктами с неодолимой силой манили, магнитом притягивали к себе взоры, а желудок всегда приводит доводы такого калибра, что устоять нет возможности. Из одной коробки медленно вытекала, подползая к луже крови, белая жидкость, по всем приметам — не иначе как молоко, этот цвет не обманет. Двое, отличавшиеся особой отвагой или склонные к фатализму, благо четкую грань между этими понятиями провести возможно не всегда, выдвинулись вперед и уже почти коснулись загребущими руками вожделенных коробок, как вдруг в дверях, ведущих в левый флигель, показалось сколько-то слепцов. Известно, что у страха глаза велики, а уж в данных обстоятельствах да при таком освещении и антураже у двух смельчаков, решившихся на вылазку, они просто на лоб полезли, когда почудилось, будто это восстали из мертвых убитые слепцы, которые нимало не прозрели, зато, без сомнения, сделались гораздо более опасны, ибо их, старинным слогом говоря, воспламеняла жажда мести. Смельчаки благоразумно и бесшумно отступили в глубь вестибюля, надеясь, что слепцы, быть может, как требуют того милосердие и обычай, займутся убитыми, а уж если нет, то по слепоте своей оставят незамеченной какую-нибудь коробку, хоть одну, пусть самую маленькую, тем паче что пациентов в обсервационном флигеле не так уж много, и вообще наилучшим выходом из положения было бы попросить: Пожалейте нас, пожалуйста, явите божескую милость, оставьте нам одну коробочку, вроде бы так получается, что после этаких дел еды мы сегодня не получим. Слепые, как слепцам и положено, двигались ощупью, волоча ноги и все-таки спотыкаясь, однако с задачей своей справились на удивление успешно и проявили поразительную опять же организованность, применив принцип разделения труда, и покуда одни, оскальзываясь в липком месиве из крови и молока, подбирали и выносили трупы, другие занялись коробками, которые побросали солдаты, и одну за другой отыскали все восемь. Была среди слепцов одна женщина, поспевавшая, как казалось, везде и всюду, то есть и мертвых помогала выносить, как бы указывая своим сотоварищам путь, что заведомо невозможно для слепой, и, уж не знаем, случайно ли или намеренно, не раз поворачивала голову в сторону жильцов обсервационного флигеля, словно видела их или, по крайней мере, ощущала их присутствие. Очень скоро вестибюль стал пуст, и о недавних событиях напоминало только большое кровянос пятно и впритык к нему — другое, поменьше, оставшееся от пролитого молока, да бесчисленные пересекающиеся отпечатки подошв, опять же кровавые и просто влажные. Зрячие смиренно прикрыли дверь и пошли на поиски хоть каких-нибудь крох, а о том, сколь сильно пали они духом и близки были к отчаянью, судить можно по словам, совсем уж было готовым сорваться с уст одного из них: Раз все равно нам суждено ослепнуть и от судьбы не уйдешь, не перейти ли прямо сейчас в тот флигель, по крайней мере хоть поесть дадут. Может быть, солдаты принесут что-нибудь и на нашу долю, сказал кто-то. Ты сам-то служил, спросил другой. Нет. Оно и видно.

В числе погибших были слепцы из обеих палат, и бывшие их соседи стали держать совет, как поступить — сначала поесть, а потом заняться погребением, или наоборот. Никого, похоже, не интересовало, кто именно погиб. Пятеро из девяти убитых были обитателями второй палаты, и осталось неизвестно, знали они друг друга раньше или нет, и если нет, хватило ли им времени и душевной раскованности познакомиться, поговорить по душам. Жена доктора их не запомнила. Другое дело — те четверо, что спали с ней, можно сказать, бок о бок, хоть про одного из них она также никакими сведениями не располагала, да и не могла располагать, потому что уважающий себя мужчина не станет с первым встречным делиться, например, интимными подробностями того, как именно в номере отеля развлекался он с девушкой в темных очках, которая в свою очередь, если, конечно, это она самая и есть, даже не подозревала, что здесь же, и вдобавок так близко, находится тот, кто заставил мир вокруг нее вспыхнуть ослепительной белизной. В числе убитых были также таксист и оба полицейских, и вот эти трое, все крепкие, здоровые мужики, способные и за себя постоять, и, в силу профессиональных обязанностей, позаботиться, пусть каждый и на свой манер, о других, оказались скошены во цвете лет серпом безжалостной судьбины и ждут теперь решения своей участи. А ждать им придется, пока покушают уцелевшие от пуль, и дело тут не в неизбывном эгоизме живых, нет, просто кто-то сообразил, что если копать единственной лопатой девять могил, то дай бог управиться до ужина. А поскольку нельзя допустить, чтобы одни, движимые добрыми чувствами, рыли землю, пока другие брюхо себе набивают, то и было решено оставить покойников на потом. Провиант теперь доставляют уже разделенным на порции, и распределять легко, тебе, тебе, тебе, пока не опустеет картонный короб. Но то, что в обычных обстоятельствах облегчило бы жизнь, теперь сводится на нет мнительной жадностью кое-кого из наименее просвещенных слепцов, хотя, рассуждая здраво и непредвзято, придется согласиться, что имеющие место недоразумения или, иначе говоря, эксцессы отнюдь не безосновательны, если принять в расчет, что никогда не знаешь, уходя, хватит ли тебе еды по возвращении. И конечно, всякому ясно, что очень трудно пересчитать слепцов и каждому раздать его порцию, когда не видишь ни едоков, ни еды. Следует добавить еще, что обитатели второй палаты совершают более чем непорядочные и предосудительные поступки, а именно — пытаются представить себя в большем количестве, чем на самом деле. Положение, как всегда, спасает жена доктора, для того, в общем-то, она здесь и находится. Несколько вовремя сказанных слов способны устранить трудности, которые пространными увещеваниями можно только еще больше осложнить. Дурные наклонности и дурной нрав обнаруживали также и те, кто не только пытался получить свою порцию дважды, но и преуспел в этом намерении. Жена доктора заметила обман, но сочла, что лучше не предавать вскрывшиеся злоупотребления огласке, потому что боялась даже представить, что только будет в случае разоблачения: в лучшем случае ее превратят во всеобщую служанку, в худшем — сделают рабыней немногих избранных. Высказанная еще в самом начале рекомендация выбрать в каждой палате старосту, глядишь, и помогла бы сгладить эти шероховатости, а то и устранить куда более серьезные трения, но при непременном соблюдении одного условия, заключающегося в том, чтобы власть, которой был бы облечен этот человек, власть, без сомнения, непрочная, без сомнения, шаткая, без сомнения, ежеминутно оспариваемая, применялась бы ко всеобщему благу и в качестве таковой признавалась бы большинством. А иначе, подумала жена доктора, мы в конце концов друг друга просто перебьем. Она пообещала себе непременно обсудить эту щепетильную тему с мужем и продолжала раздавать пайки.