Сентябрь

Каждую среду мы с Мэрилин ездим на несколько часов в больницу. Я сижу у ее кровати, надеясь, что она легко перенесет очередное внутривенное вливание. К моему большому облегчению, у нее не возникло никаких негативных реакций на препарат, и среды проходят довольно мирно. По прибытии в медицинский центр у Мэрилин берут кровь, и мы ждем час, пока не будут готовы результаты анализов. По ним врач определяет оптимальную дозировку. Затем нас отводят в крошечную палату. Мэрилин ставят капельницу, и вскоре она засыпает. Я сижу у ее кровати от четырех до шести часов: просматриваю газеты, пишу электронные письма на ноутбуке или читаю какой-нибудь роман на iPad. («Тэсс из рода д’Эрбервиллей» Томаса Харди[24] так увлекает меня, что время пролетает незаметно.)

В эту среду, пока Мэрилин спит, я решаю посетить медицинскую библиотеку Лейн. Мне хочется почитать последние выпуски психиатрических журналов, чего, стыдно признаться, я не делал слишком давно. За сорок лет, которые я проработал в Стэнфорде, я провел в этой библиотеке бесчисленное множество часов и с удовольствием вспоминаю огромный читальный зал, в котором студенты-медики, интерны и сотрудники могли ознакомиться с последними номерами медицинских журналов.

Мне говорят, что до библиотеки идти минут десять. Фактически библиотека Лейн примыкает к Стэнфордской больнице. Сиделка Мэрилин указывает общее направление, и я отправляюсь в путь. Но теперь в больнице все по-другому: я сразу теряюсь и несколько раз спрашиваю дорогу. Наконец какой-то человек проникается состраданием к старому чудаку с тростью, заблудившемуся в больничных коридорах, и предлагает меня проводить. Перед каждым отделением мы останавливаемся, и я показываю охранникам свое удостоверение сотрудника.

У входа в библиотеку я снова предъявляю свое удостоверение и с трепетом распахиваю дверь, предвкушая возвращение в знакомый читальный зал. Но моим мечтам не суждено сбыться: читального зала нет.

Вместо этого я вижу ряды столов с компьютерами. Я оглядываюсь в поисках библиотекаря. Раньше здесь было много библиотекарей, в любой момент готовых прийти на помощь, но сейчас нет ни одного. Наконец я замечаю суровую женщину в дальнем углу зала, склонившуюся над клавиатурой.

Я подхожу к ней и спрашиваю:

– Не подскажете, как мне попасть в читальный зал? Когда я был здесь в последний раз – правда, это было давно, – он занимал большую часть первого этажа. Мне нужны современные журналы по психиатрии.

Она, кажется, сбита с толку и смотрит на меня так, словно я явился из другого века (что, конечно, так и есть).

– У нас больше нет бумажных журналов. Они все в электронном виде.

– Вы хотите сказать, что во всей этой библиотеке нет ни одного современного психиатрического журнала?

Женщина в замешательстве хмурится.

– Возможно, я видела парочку этажом ниже.

С этими словами она отворачивается и снова смотрит в монитор.

Я спускаюсь вниз, но и там вижу одни компьютеры. К счастью, в глубине зала я замечаю огромные стопки старых переплетенных журналов. Я нахожу раздел с журналами Американской психиатрической ассоциации, но стеллажи стоят слишком близко друг к другу. Проход настолько узкий, что протиснуться в него физически невозможно. Проходит несколько минут, прежде чем я делаю великое открытие: полки двигаются. Я подхожу к одному из стеллажей и со всей силы толкаю его, чтобы он отъехал в сторону. Когда между стеллажами образуется достаточно места, я вхожу в проход и начинаю перебирать журналы. Спустя несколько мгновений я слышу голоса и зловещий скрежет. Полки сдвигаются! Я с ужасом вспоминаю, что возле стеллажей видел (но проигнорировал) большую табличку с надписью: Внимание! Зафиксируйте ролики.

Внезапно до меня доходит смысл этого послания, и я понимаю, что нужно убираться оттуда к чертовой матери. Я выскакиваю из прохода и с помощью другого вежливого гида возвращаюсь к Мэрилин. С тех пор я редко отваживаюсь отходить от ее постели.

* * *

В дополнение к лекарствам Мэрилин дают стероиды, которые помогают ей переносить еженедельные вливания и обеспечивают хорошее самочувствие в течение следующих сорока восьми часов. Но к пятнице у нее неизменно появляются неприятные симптомы, включая тошноту, диарею, дрожь и сильную усталость. Мне кажется, что последние четыре недели тянулись целую вечность. Я не могу сосредоточиться ни на чем, кроме Мэрилин и нашего предстоящего визита к онкологу. Я чувствую напряжение и подавленность. Мужество Мэрилин не перестает меня удивлять. Она отлично справляется, хотя ее состояние меняется изо дня в день. Однажды, только что вернувшись из магазина, я услышал, как она зовет меня со своего обычного места на диване в гостиной. Она дрожала и попросила теплые одеяла, которые я тут же принес. Через два часа она почувствовала себя лучше и поужинала, как обычно, куриным супом и яблочным соком.

По мере приближения четверга я все больше сомневаюсь в том, что на самом деле сказала доктор М. Кажется, она говорила, что по меньшей мере треть пациентов не переносят новое лечение. К счастью, Мэрилин не оказалась в их числе. Затем, насколько я помню, доктор М. сказала, что из оставшихся больных у двух третей наблюдается положительная динамика. Но как быть с теми, кто не реагирует на лекарство? Что она сказала о них? Подразумевается ли, что других вариантов лечения не существует? Помнится, я решил не задавать этот вопрос в присутствии Мэрилин.

К вечеру вторника, за два дня до приема, моя тревога достигает пика. Я звоню своей дочери Ив и своему другу Дэвиду Шпигелю, которые тоже присутствовали на последней встрече с онкологом, и спрашиваю их, что они помнят. «Доктор М. не говорила, что, если это лечение окажется неэффективным, других вариантов не остается», – утверждают оба, но вспоминают, как Мэрилин перебила ее и сказала, что не станет проходить другую терапию и выберет паллиативную помощь.

На протяжении всех этих испытаний Мэрилин остается внешне спокойной, гораздо спокойнее меня, и при каждой возможности старается унять мою тревогу. Но она снова и снова говорит о самоубийстве с помощью врача. Я думаю, что ассистированное самоубийство невозможно, когда есть эффективные методы лечения, но пока ничего не говорю. Со временем она сама это узнает. Я постоянно напоминаю ей обо всех драгоценных моментах, которые скрашивают наши дни. «Помнишь, – говорю я, – как весело мы провели тот вечер, когда к нам приезжала наша внучка Ленор и мы искали в телевизионных приложениях хороший японский фильм? А те чудесные минуты, когда мы просто держимся за руки? Подумай об этом, подумай о том, как нам повезло. Наше сознание – самое ценное, что у нас есть. Я наслаждаюсь каждой минутой; другого такого шанса не будет. Как ты можешь просто отказаться от него?»

«Ты не слушаешь, – отвечает она. – Я осознаю ценность сознания, но не могу объяснить тебе, насколько плохо я себя чувствую. Ты никогда не испытывал ничего подобного. Если бы не ты, я бы давно нашла способ покончить с этим».