— Согласен. Приказать идти на верную смерть я не могу. Хотя у вас создается впечатление, что пытаюсь.

— Так ведь вы только что сами сказали, что я не похож на сказочного персонажа. При всем том я пока умишком не слабую.

— Это не совсем так. Я уже вам говорил и еще повторюсь: вы в безвыходном положении.

— Говорить-то вы говорили. Но что с того? Разве нельзя оставить службу и уехать в какую-нибудь тмутаракань? Есть человек — есть проблема, нет его — и все довольны.

— Даже если вы прямо сейчас уволитесь из органов и попытаетесь залечь в каком-нибудь Трущобинске, вас все равно отыщут. И даже не потому, что у них длинные руки. Просто они из породы злобных пакостников, готовых, как крысы, загрызть любого, кто преднамеренно или нечаянно встал на их пути к кормушке, пусть это было так давно, что даже неправда.

— Значит, как я понял, и у них на самом верху сказали «фас»?

— Можете не сомневаться.

— Итак, если я возьмусь за дело, любая поддержка мне обеспечена.

— Несомненно.

— Я могу исполнять свои служебные обязанности так, как положено, а не так, как мне укажут все эти «избранники народа», на которых негде клейма ставить. Я верно уловил суть задания?

— Абсолютно.

— И вы потом, случись чего, не дадите задний ход?

— Я понимаю, о чем вы… Разумно. Я готов разделить ответственность вместе с вами. Все будет задокументировано.

— Ой ли? — Я саркастически ухмыльнулся.

— Естественно, за исключением некоторых пикантных подробностей, скажем так, не подлежащих обнародованию.

— Вот это уже ближе к истине.

— Но я все-таки надеюсь на ваш здравый смысл. Нам нужно дойти до финиша без потерь.

— Ладно, я согласен. У меня будет напарник?

— Ни в коем случае! Разве что мелкие поручения… Нет, скорее всего, нет. Впрочем, детали обговорим позже.

— С кем я буду на связи?

— Вы будете иметь дело только со мной. Или с теми сотрудниками, на кого я укажу.

— Чтобы организовать утечку информации…

Латышев посмотрел на меня с нескрываемым изумлением.

— Вы очень сообразительны, Ведерников. Я уверен, что мы сработаемся.

— А вы не думаете, что наш сегодняшний разговор уже через час будет известен заинтересованным лицам?

— Приятно иметь дело с настоящим профи…

Латышев улыбнулся и полез в стол.

— Из этого кабинета я выбросил около десятка «клопов». Пришлось поменять и всю аппаратуру, вплоть до телефона и компьютера. Вдруг останется какой-нибудь псевдодиод, который «слышит» даже шепот?

Полковник положил на стол достаточно миниатюрный аппарат размером с половину пенала первоклассника. По некоторым деталям я сразу определил, что это зарубежная штуковина.

Аппарата был включен — на панели, рядом с кнопками настройки, ритмично мигала крохотная зеленая точка.

— Импортная глушилка, — сказал Латышев. — Весьма эффективна в работе. Завтра получите такую же. Пригодится…

«Еще как пригодится…» — подумал я.

И еще одна мысль мелькнула в голове: интересно, где это Латышев откопал такую сверхсовременную хреновину?

Уж наверное не в универмаге…

Да и на щедрость родного министерства не похоже. Наших генералов больше волнуют личные дачи и служебные машины, нежели всякая «дребедень», нужная оперативнику как воздух.

Кто ты, полковник Латышев?

Я был в ужасе.

Крохотный комочек благоразумия совершенно исчез во всепоглощающем мандраже, обрушившемся на меня словно горный сель.

Выбиваясь из последних сил, задыхаясь и тщетно взывая о помощи неизвестно к кому, я несся в середине бурного потока непонятно куда и без надежды за что-нибудь зацепиться.

Я испугался встречи с семьей.

Как часто я представлял этот момент, и с каким спокойствием и умиротворением я засыпал, так и не досмотрев свой бесконечный «семейный» сериал, вызванный к жизни разгулявшейся фантазией. И вот теперь все позади, а я едва не шарахаюсь в сторону, когда меня обнимает жена.

Я не узнавал жену и сына!

Это было так страшно, что хотелось удариться лбом о стенку, чтобы вернуть мозги на полагающееся им место. Уж лучше вообще размазать их по камням, чем быть полупридурком.

По ночам я лежал рядом с женой неподвижный как колода, и едва не бездыханный до тех пор, пока она не засыпала.

А затем тихо вставал, шел в спальню сына и ложился прямо на коврик возле его кроватки.

Едва начинал брезжить рассвет и принималась ворочаться, просыпаясь, Ольга, я вскакивал на ноги и опрометью бросался заниматься по хозяйству.

Но самыми тяжкими были минуты близости.

Все мое естество противилось тому насилию, что я совершал над собой каждый раз, когда просто был обязан ответить на ласки жены.

И когда дело доходило до самого главного, я едва не медитировал в постели, лишь бы выполнить свой супружеский долг.

Наверное, Ольга чувствовала мое состояние, но старалась не подавать виду.

Она была ровна в обращении, ласкова, не назойлива — даже в постели — и очень находчиво выходила из неловких положений, в которых я оказывался гораздо чаще, чем мог представить в своих самых мрачных предположениях.

Иногда мне казалось, что Ольга изучает меня, как подопытного кролика.

Все как в научных экспериментах по психологии, о чем я читал в каком-то журнале во время плавания из Пирея в Новороссийск: вопрос — реакция — ответ; если ответ положительный — на сколько баллов; отрицательный — больше не повторяются даже варианты вопроса, а иногда и тема снимается.

И в конце концов вопросы задаются только по высшей отметке шкалы положительности, реакция — соответственная, а ответ можно угадать заранее.

Однако если с женой у меня был всего лишь большой напряг, то с сыном я чувствовал себя и вовсе скверно — мальчик стал немым.

Ольга мне рассказала, что во время эвакуации из Непала — когда пришло известие о моей гибели — они пробирались через джунгли, чтобы добраться незамеченными до железнодорожной станции.

Я не мог не отдать ей должное — решение было мудрым и своевременным. Она каким-то шестым чувством поняла, что меня просто убили и скоро может наступить ее очередь.

Чтобы спасти сына, Ольга не мешкая собрала свои скудные пожитки и задолго до рассвета покинула дом, купленный для нее неизвестным человеком, почти не говорившим по-русски.

Беда случилась почти у самой станции, возле небольшой деревеньки. Их приютил на ночь деревенский пастух.