мы вроде бы наверстали упущенное. Команда стала веселой. Дали одному пассажирскому судну сигнал принять нашу шлюпку, для того чтобы обменять белужину на водку. Капитан согласился. Две четверти (по 2,5 литра) водки распили за два вечера. Лов шел хорошо. Но чаще стало штормить, поэтому лов снижался. Осенняя путина подходила к концу. Вся команда стала больше думать о доме. Я же почему-то мало думал о Мумрах. Я все больше стремился познать тайны моря. По имевшейся у нас старенькой морской карте я изучал глубины. Самые большие были под Дербентом (до 400 метров) и на параллели Красноводск – Баку. В этом районе мы однажды, измеряя глубины, бросали лот на 150 метров, но дна не достали. Я изучал расположение морских маяков по всему Каспийскому морю и определял по компасу курсы из одной точки в другую. Я сильно свыкся с Каспием, и стоянка в открытом море меня не только мало беспокоила, а, наоборот, как бы отделяла от шума берега, от шума людского…

Каспийское море начало вызывать во мне думы о далеком морском плавании. Не раз я затевал о нем разговоры с дядей Егором. Он обычно отвечал: «Эх, дорогой мой Ванюша, ты думаешь, дальнее плавание по океанам слаще, чем по Каспию. Нет, милой, моряку-матросу всюду одна сласть. Разве чужие края, страны посмотришь. В этом есть резон. Да и для этого нужны деньги. У нас с тобой их нет. Знал я одного матроса, который служил на добровольном флоте и ходил в дальнее морское плавание. Ну и что же он рассказывал? Говорил, что в чужеземных странах неплохие, наоборот, очень хорошие морские порты, прекрасные города. А что касается жизни для нашего брата, то она одинакова для всех. Он видел французских, итальянских, турецких и даже английских матросов, и все они живут не лучше, а так же, как наши матросы. У всех у них точно так же, как у нас, есть хозяева, которые их столько же, сколько и нас, эксплуатируют и такая же среди них нищета.

Я возражал дяде Егору:

– Но ведь, например, во Франции или еще лучше в Америке, там нет царей. Там управляет народом президент, по-видимому, там гораздо свободнее живется.

– На этот вопрос я затрудняюсь ответить, – сказал дядя Егор. – Но думаю, что свобода для бедноты – это то же самое, что желание хорошо покушать, когда у тебя нет денег. Стало быть, и свобода без копейки – это пустой звук. Свобода хороша, когда ты имеешь право и тебе есть чем распоряжаться, над чем работать. Если этого ничего нет, то все это пустота.

– Нет, дядя Егор. Я все же с удовольствием бы согласился пойти в дальнее плавание.

– Когда был помоложе, я тоже так думал.

Ночью, когда стоял на вахте, я продолжал думать об океанском плавании. Но это осуществить было нелегко. Нужно было поехать на Черное море, в Одессу или Севастополь, там наняться моряком на судно, которое ходит за границу. Для этого нужна была рекомендация о политической благонадежности. А разве могла полиция дать мне такую рекомендацию? Конечно нет. Отец и брат только что, весной, были выпущены из тюрьмы, где сидели за участие в крестьянском восстании.

Хорошо, думал я, если не удастся сейчас уйти в дальнее плавание, то, когда будут призывать на военную службу, попрошусь обязательно служить во флот, хотя служба там самая продолжительная – пять лет. И тогда непременно на военном корабле осуществлю свое желание, а если будет нужно – с корабля уйду за границу и не вернусь… Вот чем были заполнены мои думы на протяжении осенней путины.

Был сентябрь, когда «Чайка» снялась с якоря и пошла со своей добычей по новому маршруту прямо в Астрахань. Хозяин санкционировал это. Новый наш путь движения с Каспия шел через Синий морец, затем через протоку в Астрахань. Этот путь мало отличался от того морского пути, который шел через 12-футовый рейд и Вышку. На этом пути точно так же всюду были камышовые заросли и стояли на берегах рыбачьи промыслы. Тем не менее идти было как-то веселее. Новые поселки рыбаков, порой иной обычай, все это, вместе взятое, интересовало команду, поэтому время проходило как бы незаметно. Когда мы прибыли в Астрахань, хозяин уже ожидал нас. Он и продал улов. Поэтому мы не остановились на Балчуге, как обычно делали все рыболовецкие суда, а шли на противоположный берег Астрахани на Форфосенские промыслы. Разгрузили наш улов и своим ходом по течению двинулись в Мумры.

Всю ночь движения к поселку Мумры я плохо спал. Мне снился странный сон: будто бы я стоял на высокой крутой горе и на этой же горе стояли мужчины, женщины и дети – мои односельчане. Я спрашивал их, зачем они собрались на гору. Они молчали. Наконец, среди толпы я увидел два гроба. Над ними стоял с поникшей головой брат Ефим. Я хотел что-то крикнуть ему и… проснулся. В кубрике, где нас находилось четверо, все, кроме меня, спокойно спали. За бортом судна раздавался плеск воды, оно плыло по протоке Бакланий. «Что это означает?» – подумалось мне. Я как бы стряхнул с себя всю эту тяжесть и уснул.

Мумринские ребята знали о нашем приходе. Когда «Чайка» пришвартовалась к берегу, они приветствовали нас с благополучным плаванием и прибытием. Среди встречавших я искал глазами брата, но его не было. Меня это несколько удивило, но я подумал, что, видимо, он на работе. Когда я сошел на землю, ко мне подошел Александр Елкин. Мы поздоровались с ним. Я спросил:

– Где брат Ефим?

Он что-то невнятно ответил. Меня позвали на судно, чтобы закончить некоторую работу, поэтому я не стал его расспрашивать, только сказал:

– Александр, подожди меня, пойдем вместе.

Через полчаса Бакулин отпустил меня на берег. Я с радостью, налегке побежал к ожидавшему меня Александру.

– Ну, что ты такой кислый? – спросил я.

У него на глаза навернулись слезы. Меня стало что-то пугать.

– Да ну скажи, может, что случилось у вас?

– У нас ничего не случилось, а вот Ефим уехал на родину, его вызвали, – промолвил, наконец, он.

Неужели опять отца арестовали или что другое стряслось в доме, подумал я и ждал, что еще скажет Александр. После некоторого молчания тот, потупя вниз голову, сказал:

– У вас дома померли.

– Кто? Как померли?! – воскликнул я в тревоге.

– Помер отец, вместе с ним померла и твоя мать…

Как, неужели, не может этого быть, чтобы сразу двое могли умереть. Слезы душили меня, а я