Изабель вяло улыбнулась Жану, а он улыбнулся в ответ. Они были ровесниками и знали друг друга с тех пор, как он был оруженосцем, а она юной невестой. Их связывала крепкая дружба, основанная на уважении и понимании. И то, что они никогда не выходили за эти границы, объяснялось их любовью к человеку, который сидел сейчас бледный и измученный рядом с ними.

Изабель тоже начало тошнить, но ради детей она старалась выглядеть храброй. Ведь это ее желание привело их сюда, и она чувствовала свою ответственность за них. Махельт заснула у нее на руках. Ее лицо, обрамленное густыми меднокаштановыми волосами, было мертвенно-бледным. Изабель аккуратно укутала худенькие плечи дочки своим плащом и погладила ее измученное маленькое личико.

К закату погода ухудшилась. Изабель несколько раз попадала в шторм в проливе между Англией и Нормандией, но то, как кидало и раскачивало «Святую Марию» на волнах Ирландского моря, превосходило ее прежние переживания. Ветер выл, словно чудовище, жаждущее крови и душ, а корабль брыкался и дрожал так, будто его зажало между челюстями этого чудища, которое теперь перемалывает его своими клыками. Дикие волны отвешивали поясам наружной обшивки корабля пощечины, выбрасывая брызги на открытую палубу. Натянутая до предела полотняная обшивка навеса была не в силах укрыть их от дождя и брызг. Края шатра пропускали капающую воду до тех пор, пока занимавшие шатер не вымокли насквозь и не начали дрожать. Крики матросов заглушались ревом ветра, а дрожание корабля, каждой сто перекладины, стойки и каждого законопаченного шва, усиливалось вместе с яростью шторма. По побелевшим сжатым пальцам и широко раскрытым глазам своих служанок Изабель могла понять, что ждать паники осталось недолго.

Махельт проснулась и принялась плакать, но ее всхлипывания не шли ни в какое сравнение с нечеловеческим ревом ветра. Теперь Вилли рвало, и даже Ричард стал бледным и тихим. Вильгельм свернулся в жалкий дрожащий клубок, закрыв глаза, крепко сжав губы, цветом лица сильно напоминая покойника. Они не отважились зажечь фонарь, и, когда ночь поглотила то, что еще оставалось от света, мир охватил Армагеддон. Ощущение времени исчезло, растворилось, осталась только тошнота от того, как «Святая Мария» карабкается на каждый гребень волны и снова погружается в пучину Ирландского моря, сражаясь за свою жизнь.

Капелланы семьи, Эстас и Роджер, стояли на коленях, сжав руки, и молились о том, чтобы корабль безопасно добрался до берега, но голоса несчастных поглощал вой шторма, и они таяли в воздухе.

Капитан корабля заглянул к ним и сообщил, что он собирается приспустить паруса и постараться обогнать шторм. Он с мрачным одобрением кивнул, прислушавшись к их молитвам, прокричал что-то насчет счастливчиков, родившихся в рубашке, и вернулся к команде.

— Что значит «родиться в рубашке»? — пожелал узнать Ричард.

— Это означает, что ты появляешься на свет в том же мешке, в котором лежал внутри материнской утробы, — объяснила ему Изабель. — И это значит, что ты никогда не утонешь.

Какое-то время он был в замешательстве, переваривая услышанное, а потом пришел к логическому заключению:

— То есть мы утонем?

— Нет, конечно, — сказала она, больше надеясь на это, чем убеждая его. — Бог нам поможет, если мы Ему помолимся.

Вильгельм поднялся из своего скрюченного положения, и Изабель протянула ему руку. Его ладонь была липкой, а обычно сильное, крепкое рукопожатие слабым и дрожащим. Ее охватил страх — не за их будущее, а за Вильгельма. Можно ли умереть от морской болезни? Он сглотнул и попытался что-то сказать. Изабель склонилась ближе к нему, стараясь разобрать его слова.

— Если мы… если Господь нас сохранит… я клянусь, я построю Ему церковь, где мы все будем лежать ниц, чтобы благодарить Его за Его милосердие, — он несколько раз судорожно проглотил слюну, а потом его вырвало.

Изабель сжала его пальцы в своей руке, чтобы показать, что она его поняла.

Всю ночь пассажиры молились, а яростные волны и порывы ветра продолжали набрасываться на «Святую Марию». Команда делала все возможное, чтобы они неслись, обгоняя шторм и не выходя из ветра, иначе они бы камнем пошли на дно. Голоса капелланов становились надтреснутыми и осипшими. Все старались держаться вместе, измученные, напуганные и окоченевшие.

Наконец с рассветом ветер утих и изменил направление: теперь он дул на восток. Сквозь всклокоченные, как ведьмины волосы, облака поднялось жемчужное солнце, и море успокоилось, превратившись в угрюмую серую гладь. «Святая Мария» качалась на волнах, как портовая шлюха после ночи, проведенной с новыми матросами. В ее мачте оказалась глубокая трещина, паруса превратились в лохмотья, а в обшивке там и сям, где наросшего мха и ветоши было поменьше, появились протечины. Измученный экипаж вычерпывал озера воды, плескавшиеся в трюме, но корабль был жив, хоть и при смерти. Вильгельм был не в состоянии делать что-либо, он мог только лежать под одеялом и дрожать, а вот Жан Дэрли и еще пара рыцарей помогали вычерпывать воду, как и Ричард, чей страх при дневном свете и улучшившейся погоде стремительно отступал. В качестве ковша ему вручили глиняный горшок для жаркого, и он с готовностью уселся вычерпывать воду.

На закате того же дня при ветре, угрожавшем снова усилиться, «Святая Мария» вошла наконец в глубокий канал Бэнноу Бэй и уткнулась в берег под скалами. Спотыкающейся походкой ступив на берег, скорее мертвый, чем живой, Вильгельм упал на колени, сгреб полные кулаки зернистого песка и снова поклялся Господу, что воздвигнет в Его честь церковь, за то что Он позволил кораблю дойти до берега и сберег пассажиров и экипаж. Остальные последовали его примеру; Изабель сошла на берег последней, настолько ошеломляющим и удивительным ей казалось то, что она снова очутилась на земле, где родилась, после семнадцати лет, проведенных на чужбине. Вдруг это оказалось реальностью. Морское путешествие завершило переход от «когда-нибудь» к «прямо сейчас», и, когда она наконец опустилась на колени, ее лицо было залито слезами.

Замок Килкенни, охранявший брод через реку Норе, представлял собой крепость из строевого леса, защищенную частоколом и массивными деревянными воротами. Право собственности на эту крепость было неотменяемым. Во время какой-то стычки двадцать восемь лет назад она сгорела дотла и была впоследствии заново отстроена, но прежней оборонной мощи ей вернуть не удалось.

Вильгельм, все еще приходивший в себя после пережитых ужасов, был слаб, как котенок. Рвота прекратилась, но желудок был измучен постоянными спазмами, горло саднило, а при мысли о еде внутри все по-прежнему переворачивалось. В этом состоянии он оценил укрепления и их недостатки, но дела ему до этого не было. Конечно, что-то нужно было предпринять, но позже, не сейчас, когда он едва мог усидеть на лошади, удерживая в руках поводья, не говоря уже о том, чтобы брать на себя бразды правления. Даже вылезти из седла было почти невозможно, но он настоял на том, что справится с этим сам, досадливо отмахнувшись от рыцарей, желавших ему помочь.

Во дворе крепости его встретил Реджинальд де Кеттевиль, его поверенный. Вильгельм послал его в Ленстер, чтобы тот сделал предварительный осмотр земель. Это было более десяти лет назад. Вильгельм прекрасно сознавал, что этот человек больше не может справляться здесь с делами, это было все равно, что выставлять дворового щенка против волка. Просто надо было послать кого-то, закрыть кем-то брешь. Как и сама крепость, де Кеттевиль был крепок, но уже не соответствовал требованиям.