Де Кеттевиль взволнованно приветствовал их. Он говорил очень быстро и то и дело заикался. Вильгельм, едва понимая его, отвечал монотонно.

— Я уверена: что бы вы нам ни предложили, это подойдет, — тактично улыбнувшись поверенному, вмешалась Изабель. — Все, что нам сейчас нужно, — это тепло и отдых.

Чтобы ее слова прозвучали убедительнее, она положила руку на плечо Махельт, у которой лицо было землистого цвета; девочку била крупная дрожь.

— Да, миледи, разумеется, — и он, с пылающими от смущения ушами, повел их вдоль длинного деревянного здания с крытой соломой кровлей и низкими свесами. Оно напоминало старое английское феодальное поместье: потолок подпирался изнутри деревянными балками, которые к тому же разделяли комнаты. Посреди зала на торфе и дерне горел в очаге огонь, а высоко над углями висел котел, из которого доносился аромат корений и лука. Слуги в знак уважения прервали свои дела, когда де Кеттевиль провел прибывших к стене в конце зала и через дверь дальше в личные покои. Комната обогревалась жаровнями с торфом. Вдоль белой оштукатуренной стены помещения тянулось полотно с изображением какого-то сражения. В дальнем конце комнаты между двумя пестро раскрашенными колоннами стояла массивная кровать, устланная волчьими шкурами и красными шерстяными покрывалами.

Де Кеттевиль начал что-то говорить, но осекся и поспешно поклонился.

— Миледи, — пробормотал он.

Вильгельм обернулся и увидел вошедшую в комнату женщину. Она была примерно одного с ним возраста, стройная, с ясными голубыми глазами, маленьким, острым носиком и полными губами. Она запыхалась, как будто бежала сюда. Ее правая рука покоилась на вздымавшейся груди, а левой она придерживала подол плаща и платья, чтобы они не касались пола. Ее волосы и шея были живописно укутаны шелковой вуалью цвета слоновой кости. Даже не слушая представлений де Кеттевиля, Вильгельм понял, что смотрит на Аойфу МакМурроу, дочь короля Дермота Ленстера, мать Изабель и бабушку их детей.

Ее взгляд перескакивал с одного пришедшего на другого, приметил Вильгельма, задержался ненадолго на детях и, наконец, жадно впился в Изабель. Затем, тихонько вскрикнув, она бросилась к своей дочери и заключила ее в жаркие объятия, с ее губ между поцелуями и всхлипами срывался поток ирландских слов. Изабель, которой редко предоставлялась возможность выплескивать чувства, разрыдалась и приникла к своей матери.

Наконец, Аойфа совладала с собой и, промокнув глаза концом рукава, отступила назад и перешла с ирландского на нормандский французский, с сильным акцентом.

— Я не думаю, что ты, спустя столько времени, помнишь язык своей матери, — сказала она, и ее голос дрожал от сдерживаемых слез и легкого осуждения. — В любом случае, твой отец никогда бы не позволил тебе на нем говорить.

Изабель покачала головой, слезы все еще струились по ее лицу.

— Всего несколько слов, не больше, — произнесла она всхлипывающим голосом.

Аойфа обернулась к Вильгельму:

— Милорд Маршал, твоя слава бежит впереди тебя.

На этот раз улыбка не достигла ее наполненных слезами глаз, и она не обняла его, а лишь протянула руку для поцелуя.

Он склонился над ней, заметив и золотые кольца, и аккуратно отполированные ногти. Из-за слабого аромата розового масла и ягнячьего жира его желудок снова скрутило.

— Сейчас вся моя слава — это чрезмерная подверженность морской болезни, мадам, — сказал он.

В ее глазах промелькнула искорка любопытства, смешанного с презрением.

— В отличие от отца Изабель, у тебя, милорд, не было предков среди моряков и викингов.

— Нет, мадам. Они в основном славились умением объезжать лошадей и налаживать быт в походных условиях.

— Норманнам такие навыки весьма полезны, я полагаю, — смягчилась она. Ее взгляд остановился на детях, глядевших широко раскрытыми глазами, и ее подбородок дрогнул. Изабель мягко подтолкнула их вперед.

— Вильгельм, Ричард и Махельт, — представила она, мягко прикасаясь к голове каждого по очереди. — Гилберта, Вальтера и Беллу мы оставили в Пемброуке. Милорд подумал, что они слишком малы, чтобы пересекать море, и оказался прав.

Она виновато посмотрела на Вильгельма. Он умудрился выдавить в ответ улыбку, умолчав о том, что, если бы он знал, насколько тяжелой окажется их морская прогулка, он бы и сам остался с детьми, притворившись нянькой.

Вильгельм и Ричард низко поклонились бабушке, как им велели раньше, а Махельт сделала грациозный реверанс и отступила назад к Вильгельму. Аойфа была настолько тронута, что ей пришлось снова воспользоваться своим рукавом.

— Ах, ну и дура же я, — произнесла она дрожащим и сдавленным голосом. — О чем я плачу? Моя дочь наконец снова дома и преподносит мне подарок — зятя и прекрасных внуков… Если бы только мой отец, король, мог всех вас видеть! — она сделала извиняющийся жест. — Я забыла о своих обязанностях. Пойдемте в зал. Там накрыт стол с едой и напитками, и есть медовые соты для детей. Вы любите медовые соты?

Она улыбнулась Махельт и протянула ей руку. Вильгельм почувствовал, как будто волна сопротивления пробежала через его дочь, но она была смелой и после минутного колебания отпустила его руку и покорно шагнула к Аойфе. Он почувствовал гордость: она была храброй и умела чувствовать необходимость выполнять что-то, что не всегда хочется делать.

— Хорошая девочка… ты такая красивая, совсем как твоя мама.

Вильгельму хотелось только улечься на устланную волчьими шкурами постель и заснуть, но у него создалось впечатление, что леди Аойфа испытывает сердечную неприязнь к норманнам и его судит в соответствии с этим. К тому же она не смогла бы похвастаться своей дочерью и внуками, если бы они провели остаток дня, запершись в этой комнате. Как следует покопавшись в себе, он нашел силы, чтобы последовать за ней в зал.

— Сколько вы пробудете здесь? — спросила Аойфа Изабель.

Был поздний вечер. Дети спали, и Вильгельм отправился за ними, оставив мать и дочь наедине, чтобы они смогли за чашей медовухи сократить расстояние, разделявшее их все эти годы.

— Не знаю, — ответила Изабель, отхлебнув напитка, который был кислым и сладким одновременно. Ей лишь однажды в детстве разрешили его попробовать по случаю какого-то праздника, и даже сейчас эта наполненная до краев чаша казалась ей чересчур большой. — По крайней мере, до весны. Вильгельм не рискнет переплывать море еще раз зимой. — Она выглядела печальной. — Думаю, заговори я об этом сейчас, он вообще согласился бы остаться здесь до конца своих дней, лишь бы чувствовать твердую землю под ногами.

— Но это только к лучшему, поскольку он задолжал этой земле нечто большее, чем проходящие причуды, — Аойфа пригубила свою чашу. Изабель была поражена, увидев, с какой легкостью ее мать пьет медовуху. Она уже три раза отпивала из чаши, как будто в ней была обычная питьевая вода. Ей это, очевидно, было не в новинку.

— Расскажи мне, — сказала Аойфа, заново наполняя свою чашу, — что за человек твой муж?