Повисло молчание, столь долгое и неловкое, что я в отчаянии принялась искать какую-нибудь безопасную тему для разговора или дело, которое не уходило бы корнями в прошлое, а оставалось в настоящем.

– Но вы должны рассказать мне о себе! – наконец выпалила я с фальшивой живостью.

Взгляд его светлых, пронзительных карих глаз кольнул меня, как вязальная спица пронзает клубок пряжи:

– Разве должен?

– Но ведь так… обычно поступают старые знакомые: вспоминают прошедшие времена и рассказывают о недавних событиях. Я просто хочу поддержать разговор.

Он нахмурился, подозрительно глядя на меня:

– Почему же вы сейчас хотите просто поддержать разговор? В прошлом вы не тратили время на столь легкомысленные занятия.

– Очевидно, с тех пор я привыкла к легкомыслию.

– Пожалуй. – Он иронически скривил губы: – Вижу, вы сильно изменились. Да и я тоже. Нет смысла устраивать тур Кука[17]по моим преображениям, они и так очевидны благодаря внешности и моему нынешнему положению.

Я наклонилась вперед, желая переубедить его:

– Но вы покинули Англию молодым офицером перед началом опасного военного приключения! У вашей семьи были большие связи, а вас ожидало многообещающее будущее… Э-э… В смысле, я не хочу сказать, что теперь оно вас не ожидает. Я просто имею в виду…

– Имеете в виду, что мисс Хаксли желает знать всю глубину моего падения с высоты, которую в мире называют положением, а некоторые могут именовать «честью». Вы желаете удовлетворить свое любопытство и понять, как я оказался в самом низу.

– Нет! Нет! Я ничего не хочу знать обо всяких гадких вещах. Хотя ваши… э… обстоятельства, конечно, вовсе не гадкие. Я лишь хотела проявить заботу, как человек, который знал вас в те времена, когда… когда…

Моя вздорная болтовня наконец заставила его ответить мне. Его смуглая, удивительно теплая рука сжимала мою, пока он исповедовался мне:

– Моя дорогая мисс Хаксли! Вы должны простить того, кто вел трудную жизнь среди чужеземцев, за то, что не смог оценить христианскую заботу как единственную причину ваших вопросов. Конечно, я понимаю, что долг заставляет вас узнать обо мне как можно больше, чтобы было легче спасать мою развращенную душу. Но предупреждаю вас, мои откровения могут чрезвычайно шокировать. Есть несколько историй о гареме эмира Берейда и о разнообразных обрядах в племенах кафиров[18], связанных с ритуалами поклонения мужской силе…

– Нет! – Я выдернула свою руку, хотя его хватка оказалась неожиданно сильной. – Я ничего не хочу знать о подобных вещах. Это Ирен испытывает неутолимый аппетит и жаждет получить информацию, а не я.

– Неведение – блаженство, – произнес он.

Я заметила неожиданную лукавинку в его тоне, но предпочла проигнорировать ее.

– Неведение – спокойствие ума, – заметила я.

– Но вы меня потрясли, – продолжал Стенхоуп.

– Я? Как я могла вас потрясти?

– Вы себя недооцениваете. С одной стороны, похоже, вы полностью контролируете эту американку…

– Неправда!

– Однако вы шпионите для нее.

– Я только интересуюсь положением вещей ради вашего же блага. Как вы можете ждать от нас помощи, если не желаете открыться!

– Я не жду помощи, – заявил он категоричным тоном, от которого холодок пробежал у меня по спине. Не осталось и следа от веселого юноши, который когда-то присоединился к детской игре. Полагаю, говоривший сейчас мужчина был способен на убийство, и его больше не могло позабавить общение со мной. – Я не просил привозить меня в этот милый коттедж, – продолжал он, – чтобы за мной милосердно ухаживали и немилосердно меня допрашивали. Подозреваю, у вас нет во мне никакой личной заинтересованности.

Я покраснела, но на этот раз от слишком знакомой мне эмоции – стыда.

– Я не собиралась выспрашивать, но Ирен намерена помочь вам. Она настаивает, что нужно помогать любому, кто попал в загадочный клубок обстоятельств и не в силах разобраться в нем. Нет смысла противостоять ее напору.

– Ирен, Ирен!.. Вы ссылаетесь на нее с той же легкостью, как викарий цитирует Писание по воскресеньям. Разве вы не можете говорить за себя, мисс Хаксли?

Я выпрямилась:

– Вы не понимаете характер наших отношений. Я иногда… помогала Ирен в ее добрых делах – назовем их так, – но ни минуты не колебалась, когда нужно было дать честный и полезный совет или высказать мнение по любому вопросу.

– Я уверен, что у нее это лучше получается, – пробормотал он. – Значит, вы признаете, что, хоть вы ищете секреты в моем прошлом по просьбе подруги, ваше собственное любопытство – или, я бы сказал, чувство долга – заставляет вас выяснять правду?

– Конечно. Ясно, что вы вели авантюрную и, возможно, беспорядочную жизнь. Любой достойный человек, желающий помочь ближнему, должен понять сложности, с которыми вы столкнулись, и вдохновить вас… на то, чтобы оставить их в прошлом и вернуться к жизни, которую вы вели раньше.

– А вы всегда стараетесь быть достойным человеком, желающим помочь ближнему?

– Да, надеюсь.

Он снова потянулся к моей руке, хотя был по-прежнему очень слаб. Добродетельной женщине вряд ли следовало отказывать в утешении столь несчастной личности, невзирая на то, насколько это прилично. Однако мое сердце затрепетало, когда его худые загорелые пальцы прикоснулись к моей ладони, а горящие глаза заглянули в мои со смесью удовольствия, острой проницательности и странным проблеском надежды. Я с удивлением поняла, что во время нашего разговора бессознательно наклонялась все ближе и ближе к кровати, пока мы не оказались совсем рядом, как два заговорщика, – будто на исповеди, которая принята у папистов-католиков. У меня мелькнула мысль, что, какую бы историю ни поведал мне бедный мистер Стенхоуп, я сама приму решение, следует ли передавать ее Ирен… Он еще ближе наклонился ко мне, а мгновение растянулось в странную, волнующую тишину. Я не знала, что и думать; мне было трудно вообще что-либо думать, когда я смотрела в его карие глаза…

В этот самый момент Люцифер, решив, что передвижения мистера Стенхоупа по кровати посягают на его собственное главенство, прыгнул между нами. Мы оба отшатнулись от неожиданности и одновременно нагнулись, чтобы не позволить коту неудачно приземлиться, и тут у меня рядом с ухом взорвался звук, похожий на хлопок ладоней.

Мое сердце рвануло во всю прыть, но не от радости, а потому, что мистер Стенхоуп схватил меня за плечи, швырнул на пол и упал сверху на меня. Кот взвыл, как привидение, и вывернулся из под наших тел. Я успела набрать в грудь воздуха, чтобы воспротивиться подобному безобразию как можно громче и членораздельнее, когда дверь в комнату распахнулась с такой силой, что стукнулась о стену с громоподобным шумом. Мое сердце оглушительно грохотало в напряженной тишине.