– Отказницам приходится хуже всех, – сказал брат Басту. – Родные по дороге домой частенько бросают их в лесу на волю Божию. Если они не становятся добычей хищного зверя, то в лучшем случае опускаются до людоедства, в худшем же – объединяются в шайки, попрошайничают, воруют, грабят и убивают, чтобы добыть пропитание. Редко кому из них удается пристать к бродячему цирку или устроиться в лупанарий – этих можно считать счастливицами. Местные мужчины не ходят в лес поодиночке, чтобы не стать добычей похотливых баб. Иногда они пытаются проникнуть в нашу обитель, и тогда нам приходится вступать с ними в нешуточные сражения… Когда на приступ идет полсотни, а то и сотня голых женщин, вооруженных дубьём и сисьём, сердце уходит в пятки…

Невольно я рассмеялся.

Под утро, измученный совестью и похотью, я тихонько выскользнул из спальни и присоединился к Басту, который с фонарем в руках помогал принимать виви.

– Слушай, Мазо, – сказал Басту, – а эти красотки, что прибыли с вами, они твои или хозяйские?

– Они с нами, – уклончиво ответил я. – И поверь, друг, чем меньше ты о них узнаешь, тем лучше для тебя.

Басту ухмыльнулся, но по его лицу было понятно, что мой ответ его раздосадовал.

На пороге приемного покоя показался брат Уго, и Басту дернул меня за рукав:

– Начинается. Держись за мной!

Я бросился за ним.

В гостиничной стене, у которой были сложены дрова, темнела неприметная дверь.

Басту быстро открыл ее и нырнул в черный проем.

Мы пробежали по узкому коридору с низким потолком до следующей двери, но прежде чем открыть ее, Басту приложил палец к губам и проговорил шепотом:

– Запомни, про «сто гвоздей» говорить здесь не принято. Нельзя.

Помещение, в которое мы проникли, находилось прямо под галереей. Почти все пространство было загромождено какими-то балками, цепями, колесами, сверху свисали веревки, завязанные узлом.

Мы остановились перед узким ящиком, напоминающим гроб, который косо стоял на высоких опорах. К нижней части ящика, снабженной дверцей, вела лесенка, а верхняя едва угадывалась в темноте. На невысоком узком помосте стоял еще один ящик, накрытый тряпкой. Если верхний ящик опустить, прикинул я, он в точности совпадет с нижним.

– Amor machina, – прошептал Басту. – Построена по чертежам брата Уго, который из милосердия придумал процедуру «сто гвоздей»…

– Да что такое эти «сто гвоздей»? – спросил я.

Басту хихикнул:

– Ты своей красотке сколько за ночь гвоздей забиваешь? Уж никак не меньше ста, так ведь? Только машина устроена таким образом, чтобы любовники не могли видеть друг друга…

– Любовники?

– Ну, я неточно выразился…

Внезапно с шумом открылась дверь, и в зал вошел высокий человек с фонарем. За ним двое мужчин в капюшонах вели женщину.

– Если нас тут застукают, – сказал Басту, понизив голос, – нам придется несладко…

Оглядевшись, он толкнул меня к лесенке, и я не раздумывая вскарабкался наверх, залез в верхний гроб и замер.

Днище ящика оказалось матерчатым и дырявым.

Дверца гроба за мной вдруг закрылась.

– Басту! – позвал я.

– Молчи, – прошептал он откуда-то снизу, – и делай все, что прикажут! Главное – ни звука! Слышишь? Ни звука!

– Басту, – снова позвал я.

Но монах не откликнулся.

Оставалось смириться.

В дырочку напротив моих глаз я увидел мужчин, которые быстро и ловко раздели женщину – лицо ее сверху разглядеть было нельзя – и уложили в нижний ящик. Теперь я видел ее ноги, живот и грудь, а лицо женщины было закрыто тряпицей. Ее руки привязали веревками к прорезям в стенках ящика, а ноги раздвинули.

– Приступайте, – негромко приказал монах, лицо которого было скрыто капюшоном.

Громоздкое сочетание балок, цепей и веревок пришло в движение, и мой ящик стал опускаться навстречу обнаженной женщине, которая вдруг заерзала в своем гробу, подняла ноги и закинула их на стенки ящика. Ее кудрявое лоно неуклонно приближалось ко мне, угрожая через несколько мгновений поглотить тот из моих членов, который минувшей ночью доставил мне столько радости и столько душевных терзаний. А теперь в страхе перед разоблачением я должен был в лечебных целях добросовестно забить «сто гвоздей» незнакомой и наверняка уродливой женщине, извивавшейся в каких-нибудь трех пядях от меня… в двух пядях… Поклявшись отомстить Басту самой страшной местью, я быстро спустил штаны и, когда женское тело прижалось к моему, встретил вызов во всеоружии…

А машина оказалась не так проста, как я думал поначалу: она не только соединила любовников, но и всячески помогала, подталкивая их, заставляя менять позы, насколько позволяли границы гробов, и подбадривая эротическим дыханием, напоминавшим сопение кузнечных мехов. Через минуту к этому звуку присоединился голос трубы, а потом – хор, славящий Господа, и финальное «аллилуйя» заполнило весь объем помещения – от потолка, терявшегося в темноте, до пола, дрожавшего под тяжестью работающей amor machina…

Оглушенный, обессиленный и злой, я наконец выбрался из гроба.

Не сказать, что мне не понравилось бурное соитие с женщиной, которая была так распалена, что, не будь она привязана, попросту сожрала бы меня, но дважды за сутки играть роль любовника поневоле – это был перебор.

– Тебе повезло – сегодня «сто гвоздей» выписано только одной бабе, – такими словами встретил меня Басту, когда я спустился по лесенке. – Ну как, понравилось?

Я сунул руку в карман, где ждал своего часа испанский кастет, но внезапная мысль остановила меня.

– Ты поставил меня в безвыходное положение, дружище, – со скорбным вздохом проговорил я, состроив опечаленное лицо. – Хозяин строго-настрого приказал не вмешиваться в дела монастыря, а мне по твоей милости пришлось встрять в грязную историю. Не хотелось бы портить тебе жизнь, дружок, ты мне нравишься, но, увы, я вынужден доложить об этом нелепом происшествии мессеру Хосе-Марии Рамону де Тенорьо-и-Сомора, моему господину и великому квалификатору Конгрегации священной канцелярии…

Глаза у Басту полезли на лоб.

– Святая инквизиция не любит, когда ее слуги становятся объектами дурацких, а тем более скабрезных шуток…

– Ты… он… но я… – Басту вдруг рухнул на колени и обхватил ручищами мои ноги. – Мазо, любезный друг Мазо, клянусь Господом…

– Помолчи, Басту. – Я помог ему встать. – Знал бы ты, друг Басту, как не хочется мне портить твою жизнь. Ну совсем не хочется…

– Мазо, – пролепетал Басту, – я готов на все, чтобы заслужить твое прощение. Прикажи – убью, кого укажешь… только прикажи…

– Убивать пока никого не нужно, – задумчиво проговорил я, – но помочь ты мне можешь, пожалуй. Однако действовать предстоит и осторожно, и решительно. Готов ли ты к этому, Басту?