Личное мнение по поводу войны и польского вопроса Сталин выразил во время встречи с Георгием Димитровым, главой Коминтерна, 7 сентября 1939 г.: «Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.). Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если бы руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент – подталкивать другую сторону. Польское государство раньше… было национальное государство. Поэтому революционеры защищали его против раздела и порабощения. Теперь [Польша] – фашистское государство угнетает украинцев, белорусов и т. д. Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население»16.

Эти утверждения взяты из дневника Димитрова – важнейшего источника информации о рассуждениях Сталина в годы войны – и требуют комментария, так как могут быть интерпретированы как доказательство идеи о связи войны и революции. Поводом для встречи Сталина с Димитровым было объявление Сталина об изменении в политике Коминтерна, в основе которой со времен VII Международного конгресса 1935 г. лежала идея «народного фронта» борьбы с нацизмом. Эта идея подразумевала, помимо прочего, поддержку сотрудничества Советского Союза с западными буржуазно-демократическими государствами. После подписания советско-германского пакта Коминтерн и входившие в его состав партии продолжали проводить политику народного фронта, поддержав дипломатический ход Москвы в отношениях с Германией, но в то же время по-прежнему пропагандируя народную борьбу с германской агрессией. Сталин не пытался отказаться от политики народного фронта, наоборот, Димитров записал в своем дневнике его слова о том, что «мы предпочитали соглашение с так называемыми демократическими странами и поэтому вели переговоры. Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить!» Обстоятельства, однако, изменились, и уже начавшаяся война представляла собой межимпериалистический конфликт, поэтому «деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл». Сталин говорил также о вопросе «уничтожения рабства» в ходе войны, но не выступал, как делал это Ленин во время Первой мировой войны, за превращение империалистской войны в революционную гражданскую войну. Непосредственной целью Сталина было найти идеологическое обоснование для готовящегося вторжения Красной Армии в Польшу – первого акта военной экспансии такого рода за всю историю советского государства – и он пытался доказать Димитрову в первую очередь, что коммунисты должны не вести войну, а противостоять ей.

Войска Красной Армии пересекли границу Польши 17 сентября 1939 г. Объявляя об этом по радио, Молотов заявил, что польско-германская война обнаружила банкротство польского государства. Учитывая эти обстоятельства, сказал Молотов, советские вооруженные силы были введены в страну, чтобы предоставить помощь и защиту проживающим на территории Польши украинцам и белорусам. Эта патриотическая идея была подхвачена советскими газетами, которые писали об угнетении польским правительством украинцев и белорусов и о том, каким ликованием люди встречали красноармейцев17.

Польские территории, оккупированные Красной Армией – главным образом, области, которые отходили к сфере интересов Сталина по советско-германскому соглашению, – были по сути западными территориями Украины и Белоруссии. Они располагались к востоку от так называемой линии Керзона (границы между Россией и Польшей, проведенной по этнографическому принципу комиссией Парижской мирной конференции 1919 г. и названной в честь ее председателя, министра иностранных дел Великобритании). Целью комиссии было создать основу для перемирия в только что начавшейся русско-польской войне. Однако окончательная граница была определена с учетом военных успехов Польши в войне: в соответствии с Рижским соглашением, подписанным в марте 1921 г., СССР отдал Польше Западную Украину и Западную Белоруссию. Однако Советы так и не смирились с утратой этих территорий, на которых поляки были меньшинством. На дипломатическом уровне территориальные разногласия между двумя государствами не проявлялись, но все же сказывались на их отношениях – особенно в 1930-е гг., при Сталине, когда в России началась более активная пропаганда патриотизма. Москву непрестанно беспокоило то, что украинцев и белорусов, живущих в Польше, могут использовать для ведения подрывной деятельности среди их соотечественников, живущих в СССР. В 1938 г. нацистские пропагандисты совместно с украинскими националистами действительно начали кампанию в прессе и средствах пропаганды за воссоединение и независимость Украины. Таким образом, советское вторжение в Восточную Польшу было воплощением своеобразной националистской логики и одновременно имело очевидное объяснение с точки зрения геополитики: подразумевалось, что ввод Красной Армии на территорию страны официально зафиксирует сдвиг советской линии обороны на запад и установит четкую границу экспансии Германии на восток.

Единственным, кто приветствовал ввод советских войск в Польшу, был Черчилль: он долгое время был не у дел и лишь недавно вернулся в состав правительства в должности военно-морского министра. В широко известном радиообращении от 1 октября 1939 г. он утверждал: «Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо, чтобы русские армии стояли на этой линии».

Дальше Черчилль успокаивал слушателей: «Я не могу вам предсказать, каковы будут действия России. Это такая загадка, которую чрезвычайно трудно разгадать, однако ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России. Учитывая соображения безопасности, Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на берегах Черного моря или чтобы она оккупировала Балканские страны и покорила славянские народы Юго-Восточной Европы. Это противоречило бы исторически сложившимся жизненным интересам России»18.

Черчилль был прав. Русский национальный интерес действительно был одним из ключей к внешней политике Сталина; вторым ключом была коммунистическая идеология. В обращении Сталина к Димитрову 7 сентября было достаточно много высоких слов, целью которых было оправдать отход Коминтерна от политики борьбы с нацизмом, однако в значительной мере оно выражало истинные чувства Сталина. Расчет Сталина относительно советско-германского пакта был основан на идеалистическом представлении о неизбежности кризиса капитализма и начала империалистических войн. На протяжении 1920–1930-х гг. Сталин предупреждал, что если бы империалисты попытались разрешить свои внутренние конфликты, объявив войну Советскому Союзу, это привело бы их к краху: они столкнулись бы с восстанием рабочего класса и революциями в собственных странах. Однако Сталин слишком реалистично смотрел на вещи, чтобы строить безопасность СССР на надеждах на революцию за границей. Он знал из опыта, что революционное движение в прогрессивных капиталистических странах очень слабо и на него нельзя положиться. Именно поэтому политические указания Сталина Димитрову после начала войны были консервативными и осторожными. На встрече с Димитровым 25 октября 1939 г. Сталин заметил, что «во время первой империалистической войны большевики переоценили ситуацию. Мы все забегали вперед и делали ошибки… теперь не нужно копировать позиции, которые тогда занимали большевики… Нужно также помнить, что сейчас ситуация другая: в то время не было коммунистов у власти. Теперь есть Советский Союз!» 7 ноября Сталин сказал Димитрову: «Я думаю, что лозунг о превращении империалистической войны в гражданскую (во время первой империалистической войны) подходил только для России… Для европейских стран этот лозунг не подходит…»19