– А чего ж и не затевать, – отвечает иной экскурсант, постарше. – Жри не хочу, делать нехрена… Эмигранты, блин. Жертвы режима.

От этой роскоши Горькому уже не отмыться. Разве что смехом встретил бы современный турист фразу из каприйского письма Горького Львову-Рогачевскому: «Приезжайте летом, тут работать хорошо и жить недорого». В самом дешёвом каприйском отеле самая маленькая комната стоит сегодня от ста долларов в сутки (верхнего предела нет). Работать ему тут хорошо, сволочь такая. Из-за его тут работы мы там до сих пор… Ещё жаловался, что чувствует себя в клетке. А Ленин – это вообще. «Дринь-дринь».

И, однако, всё обстоит именно так: Горький уехал сюда не по своей воле и сильно мучился. Все они (плюс мы с фотографом) тут работали, а не сибаритствовали. Более того, именно на Капри в 1907–1910 годах решилась судьба русской революции и России как таковой. Именно здесь во дни разгрома так называемой Каприйской ереси русская социал-демократия прошла некую точку поворота и необратимо устремилась худшим из возможных путей.

Тематической экскурсии «Капри и судьбы России» тут тоже нет. Отыскивая горьковский номер в отеле «Квисисана» – первом жилище опального литератора по прибытии на райский остров, – мы спросили у симпатичной женщины в reception:

– Не знаете ли вы, где у вас тут останавливался Горький?

– Не знаю, синьор. Я тогда здесь не работала.

– Ахти, какая досада.

– У нас останавливались многие, синьор.

(Она перечислила штук десять знатнейших фамилий Европы.)

Все попытки найти каких-нибудь рыбаков, помнящих о существовании Ленина и Горького, осложнены бурной итальянской историей: много народу покинуло остров во времена депрессий, которых Италия пережила больше, нежели все её соседи; кто-то погиб во время мировых войн, кто-то сменил профессию. Знаменитая рыбацкая династия Спадаро, с главой которой, Джованни Спадаро, так любил общаться и фотографироваться Горький, давно прервалась. Почти все перешли в отельный бизнес, в туризм, – какой толк на Капри теперь рыбачить? Рыбаки промышляют тем, что за шестьдесят тысяч лир с носа (30$) катают туристов вокруг острова да в Лазурный грот (в сезон, естественно, дороже). Но кое-какие легенды о Горьком и его таинственном лысом друге целы и в этой среде, а уж о Каприйской школе тут вспоминают чаще и охотнее, чем в России. Именно здесь вышла и прекрасная книжка «Другая революция», подготовленная Витторио Страда при участии наших специалистов по Горькому – Ирины Ревякиной и Георгия Гловели; там впервые делается попытка сочувственно и объективно проследить трагическую историю «краха моей тысяча первой надежды», как называл Горький гибель Каприйской утопии. У нас об этой утопии вспоминали неохотно: до перестройки она считалась одним из горьковских «зигзагов», по ленинскому выражению, и портила красивую биографию, – а после перестройки история КПСС уже мало кого интересовала. Но в Италии помнят – остров-то маленький, все на виду.

– Ленин рыбалки не любил. Его раздражало, что надо ждать поклёва, сидеть на берегу или в лодке… Он не умел даже такой простой вещи, как рыбачить с пальца: этому его и учили наши старики. «Дринь-дринь» его прозвали, да, – он не понимал, когда клюёт. Разве такой человек может правильно забросить удочку или тем более поставить сеть? Потому и учили его рыбачить с пальца, у нас только мальчишки сегодня так ловят. Азартный был человек, ждать не умел, в рыбе не разбирался совершенно и вообще, рассказывали, в природе понимал немного. Это какое дерево? А это? А съедобно? – и тут же забывал. Хотел вертеть мирами, а понятия не имел, что у него под ногами. Остров изучал по карте, местность с трудом запоминал. Не о том думал, видимо. Спорили они страшно…

Это рассказывал мне лодочник Пьетро Ланцо, называющий себя капитаном; когда-то он ходил на большом торговом корабле, теперь рыбачит помаленьку и катает туристов на лодке. Тут бы следовало в духе нашего героя добавить «кристальной души человек, пропахший трудовым потом, этим духом истины», – но это уж фигу. В отличие от Горького я не обладаю репутацией народолюбца и мне не надо постоянно её поддерживать разговорами о том, как добры и хороши простые люди, как горжусь я их дружбой… Местное население, как на подбор, жадно и жуликовато. Туристы их развратили. Вот когда они вкалывали тут да реально рисковали собою на Тирренском море (случается и на нём нешуточный шторм) – тогда было в них, наверное, что-то подлинное… хотя кто знает? Ланцо хорошо помнит рассказы своего отца, а отец его был среди тех самых мальчишек, которые носились вокруг Горького в гавани, когда он приходил встречать гостей: «Массимо Горки! Мульто рикко!» – Максим Горький, ужасный богач!

– Им невдомёк было, что занять виллу «Блезус» – первую его виллу – пригласил Горького сам Крупп, сын того Круппа, основателя династии, и плата была чисто символическая. Старшего Круппа наши не жаловали, про него рассказывали всякое. Хотя он и разбил тут сады Августа (вы думаете, они с римских пор сохранились? Дудки, это он восстановил), хотя он и провёл дорогу в Marina Piccola, – все знали, что он тут ведёт себя сущим Тиберием, виллу которого, кстати, раскапывали на его же средства. Тиберий любил разжигать свою похоть зрелищем совокупляющихся мальчиков – без этого по старости уже ничем не возбуждался; про Круппа говорили то же самое. И была, в общем, двусмысленность в том, чтобы брать деньги от такого семейства. Но тогда ведь многие миллионеры помогали социал-демократам, это модно было и считалось лучшим способом избежать революции. «Чёрт его знает, начнётся в России, перекинется на нас – может, тогда аукнется эта помощь», – примерно так они рассуждали. Вы не представляете, как тут встречали Горького, когда он в декабре седьмого года впервые ступил на каприйский пирс. Под окнами «Квисисаны» полночи толпа шумела. Ну, и Крупп-сын предложил ему виллу, очень приличную, где теперь отель. С Горьким была красавица, гражданская жена, привыкшая жить на широкую ногу… В общем, он это предложение принял, и поехали к нему целыми толпами. Вот там, в гроте, они любили фотографироваться. А здесь, слева, любил он сидеть в одиночестве. Считалось, что размышляет. Есть фотографии: действительно очень картинно.

Не сказать чтобы я уж очень сочувствовал упрёкам Ленину – не знал природы, не ориентировался в пространстве; с этих же позиций его и Чернышевского пытался третировать Набоков – мол, они много судят о материи, самой же материи не видят, страдая какой-то врождённой близорукостью (знаменитый ленинский прищур происходил от того, что у Ильича в самом деле была близорукость – на одном глазу три, на другом пять. Всё не до быта было, очками обзавёлся лишь к пятидесяти). Действительно, Ленин совершенно не разбирался ни в ботанике, ни в зоологии, ни в градостроительстве. Природа полна архитектурных излишеств, а он интересовался одною пользой, – но и не в этом дело: как в известной дзэнской притче про белого жеребца, на высших ступенях знания внешние признаки вещей незначительны.

– Он совершенно не обращал внимания на то, что ел, – рассказывал бармен Витторио в прибрежном кабачке близ фуникулёра. – Тут, конечно, была тогда другая таверна, совсем другая. Но дом тот же самый, хотя вместо пиццы и бутербродов подавали тут совершенно фантастический буйабез, любимое рыбное блюдо на всём побережье. И естественно, Горький водил сюда Ленина. Почему нет мемориальной доски? Это имя всегда было сомнительной рекламой, коммунистов в правительстве сейчас мало… И потом, доски тут пришлось бы вешать на каждом углу – наверняка они исходили весь остров. Но Ленин везде только разговаривал, ничего не оценил. Ест – и не смотрит в тарелку. Ни разу не попробовал нашего знаменитого белого.