— Наткнетесь на розетку, берите паузу. — Отдав мне этот приказ, Лора уходит.

Розетка? Она имеет в виду розовые скрепки, встречающиеся там и сям в разных досье. Нельсон молча занимает стул надзирателя и раскрывает увесистый том в бумажной обложке. «Лев Толстой» Анри Труайя.

— Дайте знать, когда захотите отлить. Мой папуля делает это каждые десять минут.

— Бедняга.

— Главное, ничего не уносите.

* * *

Странноватый вечер, когда Лора без объяснения причин заменяет Нельсона на стуле надзирателя и, сурово понаблюдав за мной в течение получаса или больше, вдруг говорит:

— К черту. Не хотите меня пригласить бесплатно поужинать, Пит?

— Когда? — спрашиваю я.

— Сегодня. Сейчас. Когда ж еще, по-вашему?

Бесплатно для кого? Я осторожно киваю, продолжая гадать. Бесплатно для нее? Для меня? Для нас обоих, поскольку это Контора устраивает нам такую встречу? Мы отправляемся в греческий ресторан неподалеку. Лора в юбке. Она забронировала столик. Нас сажают в углу. Незажженная свеча в красном колпаке. Не знаю, почему она застревает в моей памяти. Хозяин, наклонившись над нами, зажигает свечу и, обращаясь ко мне, говорит, что мне открывается лучший вид в этой комнате. Он имеет в виду Лору.

Мы заказываем узо, потом еще по стаканчику. Чистый, безо льда, ее идея. У нее запой, ищет любовных приключений — это со мной-то? — или думает, что алкоголь развяжет старичку язык? И что я должен думать по поводу незаметной пары средних лет за соседним столиком, которая старательно не глядит в нашу сторону?

Лорин лиф без рукавов, с завязками на шее переливается в пламени свечи, а вырез сползает все ниже. Мы заказываем обычные закуски: тарама, хумус, снеток. Она обожает мусаку, поэтому мы заказали две порции, и она приступает к допросу нового типа, с оттенком флирта. Пит, вы сказали Кролику правду? Что вы с Катрин просто хорошие друзья?

— Нет, правда, Пит, — интонации становятся прямо-таки интимными, — с вашим-то послужным списком, как вы можете жить рядом с такой привлекательной француженкой и не трахаться? Разве что вы скрытый гей, как считает Кролик. Он всех считает геями. Возможно, он сам гей и просто не готов в этом признаться.

Одна моя половина хочет послать ее подальше, тогда как другая желает понять, куда она клонит. Поэтому я ее не останавливаю.

— Нет, правда, Пит, это же странно! — Она гнет свое. — Только не говорите мне, что вы зачехлили свое ружье, как любил выражаться мой отец. Такой жеребец, как вы, не знает удержу!

Я спрашиваю, сам не знаю зачем, с чего она взяла, что Катрин такая привлекательная. На что она отвечает: слухами земля полнится. Мы пьем красное греческое вино цвета чернил и такое же по вкусу. Она подалась вперед, давая мне отличный обзор своего декольте.

— Пит, колитесь. Из всех женщин, которых вы драли на своем веку, кто видится первой в разрезе? — Неожиданная двусмысленность со словом «разрез» вызывает у нее нервный хохот.

— Может, вы сначала? — предлагаю я, и на этом шутки заканчиваются.

Я прошу принести счет, и то же самое делает пара за соседним столиком. Она говорит, что доберется подземкой. Я говорю, что пройдусь пешком. И по сей день я не знаю, вытащила ли она меня по заданию или просто от одиночества искала немного человеческого тепла.

* * *

Я, книгочей, читаю досье. На переплете из бычьей кожи написан номер от руки — чьей, не знаю, но не исключено, что моей. Общие пометы — «сверхсекретно» и «охранять» — означают, что файлы следует держать подальше от американцев. Это доклад (хотя здесь больше подошло бы слово «апология»), а написал его некто Ставрос де Йонг, рост под сто девяносто, нескладный стажер двадцати пяти лет. Стас, если коротко, выпускник Кембриджа, которому осталось полгода до получения диплома. Его привлекли к секретной операции берлинского Центра, которой командует мой товарищ по оружию в целой череде проваленных операций, ветеран-полевик Алек Лимас.

По протоколу Лимас не только командир операции, но также по факту замглавы берлинского Центра. И отчет Стаса адресован ему в этом качестве, а им перенаправлен главе Секретной службы в Лондоне Джорджу Смайли.