Утерев губы, Тайдула нагнулась над еще более обессилевшим мужем:

— Мне уйти или остаться, повелитель?

— Останься… я хотел еще поговорить, пусть принесут кумыс…

Поддерживаемый слугами, повелитель испил хмельного напитка. Откинулся в полном блаженстве на подушки, взмахом руки удалил посторонних. Направил взгляд на жену:

— Я хотел поговорить с тобой о сыне!

— О котором?

Узбек слегка поморщился, недовольный собой. Сказать еще нужно было так много, а язык уже просил покоя.

— Об обоих… Кого ты видишь вместо меня?

— А ты сам, великий?

Великий хан пристально посмотрел на жену.

— Если б было можно — тебя, моя опора и утеха! Ты ведь прекрасно знаешь кого! Того, кого вот уже год вспоминают все, взявшие в руки мои монеты! Того, чье имя на них рядом с моим! Джанибека…

Эта длинная непрерывная фраза словно перехватила его дыхание, Узбек надолго замолк и прикрыл глаза. Мышь в груди уже не пищала, она торжествующе пела!

Тайдула была умной женщиной. Она всегда любила власть и деньги. Она прекрасно понимала, что великий хан Тинибек оставит ее доцветать в задних комнатах дворца. Джанибек же наверняка сделает своей мудрой советчицей и отрежет кусок денежного пирога. Жена терпеливо дождалась, когда глаза мужа вновь открылись, погладила его по холодной щеке и тихо предложила:

— Повели своим указом, что завещаешь трон и власть своему третьему сыну!.. Подпиши его в присутствии всех эмиров, чтобы не было кривотолков. Тинибеку же оставь Хорезм, с него вполне довольно. И жизнь… если он никогда не захочет получить большего…

Затуманенный болезнью и столь долгим общением мозг великого хана долго осмысливал сказанное. Наконец он выказал согласие движением век и едва слышно произнес:

— Прикажи… чтобы написали. Проверь сначала сама… Вечером созовешь беглербека, кадия, прочих… вечером, сейчас я хочу поспать…

Он не видел, что на губы Тайдулы легла змеиная улыбка. Женщина выскользнула на улицу подобно юркой ящерице.

Муэдзин созвал верующих на вечернюю молитву. Эмиры уже были оповещены. Сейчас они все встанут с ковриков, проследуют в залу к великому, услышат текст и…

Поднявшись с колен, Тайдула взяла со стола трижды проверенный документ, посмотрела на себя в венецианское зеркало и поспешила в залу мужа. Беглербек уже был у двери. Рядом отчего-то столпились слуги. Второй человек в управленческой лестнице Орды как-то странно-насмешливо посмотрел на женщину.

«Принесет Джанибек клятву — велю ему гнать половину эмиров в шею! Или еще лучше — казнить бескровной казнью. На языке мед, а за пазухой кинжал!»

— Величайший из великих, чей лик затмевал для благоверных солнце, ушел от нас! Магомед призвал его к себе! — вдруг раздалось громко-торжественное под кирпичными сводами. Все присутствующие тотчас пали ниц.

Когда первое изъявление траура завершилось, к Тайдуле подошел один из эмиров:

— Что ты здесь делаешь, женщина! Иди к другим женам, ваш удел теперь — оплакивать мужа!

Торжество и злость сплелись одновременно в этих словах. Вмиг ставшая никем Тайдула покорно согнулась и пятками вперед покинула зал. Оказавшись у себя, она с удивлением посмотрела на зажатый в руке скомканный кусок пергамента, поднесла ко лбу. Вой, долгий жалобный вой смертельно раненной волчицы нескончаемой песней потек из горла…

Москва-река бурно отгуляла приход тепла, широко разлившись и щедро напитав талой водою заливные луга. Прошли проливные дожди, слизнув в лесу остатки некогда толстого снежного покрова. Стены и башни Кремника, тесаные крыши домов, уложенные у пристаней пачки досок парили под яркими лучами солнца. На Яузе неистово перекликались кряквы и чирки, образуя семейные пары для извечной весенней обязанности — продолжения рода. Горожане сбрасывали тулупы и зипуны, расстегивали душегрейки, готовили заступы для скорых огородных работ. Весна!

Все это буйство проходило мимо гридницы Великого князя Владимирского Симеона. Солнце еще не заглянуло в нее через цветные стекла, в комнате царили полумрак и прохлада. И так же сумрачны были лица трех мужчин, от решений и воли которых в те времена зависели судьбы и Москвы, и всей Северо-восточной Руси. Это были сам князь, тысяцкий стольного города Василий и ближний боярин Андрей Кобыла.

Весть, доставленная голубиной почтой и ныне обсуждаемая ими, не могла вызвать улыбку на лице. Сарайский епископ сообщал, что решением большинства ордынских эмиров на освободившийся после смерти Узбека трон решено было посадить его старшего сына Тинибека. Надежды на приход к власти более дружелюбного к русскому улусу Джанибека окончательно рухнули.

— Псы продажные! — сжимал кулаки великий князь. — Некому было вовремя серебра им в карман насыпать, вот и откачнулись от Тайдулы и ее сына любимого. От воли бывшего хана своего откачнулись! Ведь в немилости был Тинибек у Узбека, каждому понятно! Последний год все указы ордынские за тремя подписями шли: ханской, главной жены, Джанибека! Главной квадратной печатью, золотой краской все это закреплялось! Все тлен! Что мыслите, бояре? Как дальше мне быть?

Скорого ответа ни от кого не последовало. Оба боярина понимали цену совета.

— Где нынче Тинибек? В Хорезме?

— Нет. Ушел с войском в улус Чагатая. Тимур-хан юг Хорезма пограбил изрядно.

— Это хорошо! Значит, присягу еще не скоро примет, на поклон можно не спешить. А в Сарае сейчас чья власть?

— Тайдула с Джанибеком столицу держат.

— Раздрай?

— Намечается раздрай, княже! Джанибеку бы сил поболе, мог бы и не пустить братца на Волгу.

— Вот когда слова отца Иоанна помнить нам надобно, бояре! Прав был игумен, ох как прав! Забьем удачно клинышек между родичами — долго дышать спокойно сможем. Теперь надо грамотно додумать, как?!

И вновь тишина воцарилась в горнице.

— Может, серебром помочь возможем? У Джанибека до ханской казны хода нет, эмиры свои замки навесили, поди. Лишь Тинибеку отомкнут, чтоб в милости быть.

Василий поддержал Андрея:

— Да, тысячи три-четыре гривен бы Джанибека на трон возвели! Признать бы его уже сейчас за великого хана, заплатить как выход московский. Он бы такую услугу вовек не забыл!

Симеон усмехнулся:

— Мыслите хорошо, да не очень-то гладко. Кто о том с Джанибеком баять будет? Я? Так меня к нему те же эмиры и не допустят, сотню препон возведут. Да и не можно мне сейчас Москву покидать, с Новгородом еще не все до конца улажено. Кого из вас послать? Прознают, с чем едете, забьют в колоду до Тинибека — жди тогда конницу на Русь! Конец настанет тишине нашей, кою отец таким старанием создавал. Отразить же орду мы еще не готовы…

Опять долгое молчание. Василий машинально запустил пальцы в курчавую бородку и теребил жесткие волосы.