50 В ее красе — предел природных сил,

В ее очах — сияние светил,

Они незримых духов порождают,

Людские взоры духи поражают,

И все сердца их лик воспламенил[74].

55 И на лице ее любовь алеет,

Но пристально смотреть никто не смеет.

Канцона, с дамами заговоришь,[75]

Прекрасными, как, верно, ты хотела.

Воспитанная мной, иди же смело,

60 Амора дочь, пребудешь молодой.

И тем скажи, кого ты посетишь:

«Путь укажите мне, чтоб у предела

Стремления хвалить я даму смела».

Не замедляй полет свободный твой,

65 Где обитает подлый род и злой,

Откройся тем, кто чужд забаве праздной,

К ним поспеши дорогой куртуазной.

Тебя немедля приведут в покой,

Где госпожа твоя и твой вожатый,

70 Замолвить слово обо мне должна ты».

Для того чтобы эту канцону сделать доступнее пониманию, я разделю ее с большим искусством, чем все ей предшествовавшие. Сперва я разделю ее на три части, так чтобы первая служила введением к последующему; во второй части я заключу само повествование, третья же явится как бы служанкой предыдущих слов. Вторая начинается так: «Пред разумом Божественным воззвал / Нежданно ангел...»; третья: «Канцона, с дамами заговоришь...» Первая часть содержит четыре подраздела: в первом я разъясняю, к кому я намереваюсь обратить слова о моей даме, не скрыв причину, к этому меня побуждающую; во втором я говорю, что я чувствую, размышляя о ее достоинствах, и как поведал бы о них, если бы не терял смелости; в третьем я открываю, как, по моему мнению, следует говорить о ней, чтобы страх мне не помешал; в четвертом, повторив еще раз, к каким лицам я обращаюсь, я открываю причину, заставляющую меня избрать именно их. Второй начинается: «Амор велит...»; третий: «Я говорю канцоне...»; четвертый: «Лишь благородным женщинам и девам...» Затем, когда я вымолвил: «Пред разумом Божественным воззвал / Нежданно ангел...», я начинаю повествование об этой даме. И эта часть имеет два подраздела: в первом я говорю, что о ней думают на небесах, а во втором — что думают о ней на земле, начиная: «Ее узреть чертог небесный рад». Вторая часть делится на два подраздела; таким образом, в первом я говорю о благородстве ее души, упомянув о некоторых ее чудесных проявлениях; во втором — о ее телесном благородстве и равным образом о ее красоте следующими словами: «Как воссияла эта чистота...» Вторая эта часть содержит также два подраздела: в первом я повествую о красоте, свойственной всему ее облику, во втором — о красоте, воссиявшей в ее облике, следующими словами: «...в ее очах — сияние светил...» Эта вторая часть делится на две: в одной я говорю о ее очах, источниках любви; во второй я прославляю ее уста, которые являются предельной целью Амора. И чтобы устранить всякий порочный помысел, я напомню читателю о том, что написано было выше, когда я говорил, как приветствие этой дамы, проистекающее от уст ее, стало пределом моих желаний в те времена, когда я мог ему внимать. Затем, после стиха: «Канцона, с дамами заговоришь...», я прибавляю станцу, являющуюся служанкою других. В ней я открываю, что я жду от канцоны. Так как последняя часть вполне понятна, я не буду утруждать себя дальнейшими разделениями, хоть и не сомневаюсь в том, что следовало бы прибегнуть к более подробному расчленению, чтобы читающие могли лучше уразуметь мою канцону. Все же если найдутся читатели, не одаренные достаточным разумом для того, чтобы ее понять с помощью тех делений, которые я уже обозначил, — я не стану сетовать. Пусть они ее отложат в сторону; я и так страшусь, что слишком многим я открыл ее смысл при помощи этих разделений и что она прозвучит для слишком многих ушей[76].

XX. Когда эта канцона стала достаточно известна людям, ее услышал один из моих друзей. Он стал просить меня, чтобы я сказал, кто такой Амор. Конечно, он переоценивал мои силы благодаря слышанному им обо мне. Тогда, размышляя о том, что после предыдущей темы достойно избрать другую, говорящую об Аморе, а также приняв во внимание, что другу моему следует услужить, я решил сложить слова, в которых я говорил бы о сущности любви; и так я написал сонет, начинающийся: «Любовь и благородные сердца...»

Любовь и благородные сердца —

Одно, сказал поэт в своей канцоне.

Так разум, по ученью мудреца[77],

4 С душой неразделим в духовном лоне.

Природа сердце превратит в дворца

Палату, где сам Бог любви на троне.

Порою царство длится без конца,

8 Но иногда не верен он короне.

Затем в премудрой даме красота

Пленяет взор и в сердце порождает

11 Тот дух любви, что связан с ней навек;

Растет и крепнет властная мечта.

И в сердце дамы также возбуждает

14 Любовь достойный чувства человек.

Этот сонет делится на две части. В первой я говорю о потенциальном состоянии Амора, а во второй — о том, как это потенциальное состояние претворяется в действенное[78]. Вторая начинается так: «Затем в премудрой даме красота...» Первая часть делится на две: прежде всего я говорю, в каких субъектах заключена эта потенциальная сила, затем — как и субъект, и потенциальная сила получают бытие и что они относятся одно к другому как форма к материи[79]. Вторая часть начинается так: «Природа сердце превратит...» Наконец, когда я говорю: «Затем в премудрой даме красота...», я говорю о том, как эта потенциальная сила претворяется в действие сначала в мужчине, затем в женщине: «И в сердце дамы...»

XXI. После того как в предыдущем стихотворении я говорил об Аморе, я решил восхвалить благороднейшую даму и в словах моих показать, как благодаря ее добродетели пробуждается Амор, и не только там, где он дремлет. Даже там, где нет его в потенции, она, действуя чудесным образом, заставляет его прийти[80]. И тогда я сложил этот сонет, начинающийся: «В ее очах...»

В ее очах Амора откровенье,

Преображает всех ее привет.

Там, где проходит, каждый смотрит вслед;

4 Ее поклон —