Члены семьи Воронцовых не одобряли связь Елизаветы с Петром безоговорочно, хотя она и предоставляла им доступ к императору. Большинство из них терпеть не могли скандалов, а русское общество XVIII века могло вынести многое, если дело не доходило до скандала. К сожалению, Елизавета была известна своим истеричным поведением при дворе. Екатерина описывает в мемуарах ревность Елизаветы после сильной ссоры с Петром: «На другой день, после обеда часу в пятом она прислала ко мне письмо, прося меня, дабы я для Бога самого пришла к ней… Я пошла к ней и нашла ее в великих слезах; увидя меня, долго говорить не могла; я села возле ее постели, зачала спросить, чем больна; она, взяв руки мои, целовала, жала и обмывала слезами»[103]. В другом случае она устроила сцену, отказавшись носить портрет Екатерины, положенный ее фрейлинам, и настаивая на портрете Петра[104].

Михаил Воронцов считал поведение племянницы позорным пятном на имени семьи, он устал от ее истерических сцен при дворе. Александр писал, что связь его сестры была «неприятна для моей семьи», он сожалел о ее репутации распущенной, неуравновешенной женщины[105]. В автобиографии он, правда, попытался реабилитировать сестру и защитить ее доброе имя, утверждая без всякого основания, что отношения между Елизаветой и Петром «можно характеризовать как платонические»[106]. Дашкова была менее снисходительна и критиковала Елизавету за то, что та думала только о себе, о Петре, о своих удовольствиях, но не о своей семье — и Михаил Воронцов согласился с этим. В конце концов, Дашкова не могла понять, почему Петр предпочел грубую и непривлекательную сестру разумной, остроумной, благопристойной и красивой Екатерине. Тем не менее она покорилась странностям своего крестного и осталась при дворе.

В общем, описание Дашковой царствования Петра нелестно и субъективно. Жизнь при дворе казалась ей нереальной — всё переменилось, люди играли теперь новые, непривычные роли в новых, недавно приобретенных и часто смешных костюмах. В ее описаниях юмор сменяется насмешкой, когда образ маскарада используется для сатиры на Петра и его придворных. Дашкова вспоминает, как, проходя через зал, полный различных сановников, она «решила, что попала на маскарад. Все сменили мундиры, и даже старик князь Трубецкой… был затянут в мундир» (32/52)[107]. Ощущение искусственности и анахронизма передается также в кратком наброске портрета Никиты Панина, который описывается как «немного старомодный, одевавшийся изысканно и носивший парик à trois marteaux…[108] всем обликом походивший на придворного Людовика XIV» (35/55).

Даже во время величественной и впечатляющей церемонии похорон Елизаветы поведение Петра выглядело предосудительным и неуместным. Воспитанный в лютеранской вере, он часто не соглашался с православными священниками и демонстрировал им свое презрение и неуважение, редко посещая службы. В отличие от жены, которая «почти ежедневно приходила оплакивать прах своей дорогой тетки и благодетельницы», Петр исполнял другую роль, и его повышенное внимание к внешнему виду офицеров столь же выражало пренебрежение, сколь его насмешки и громкий смех: «Петр III, напротив, появлялся у гроба редко и лишь затем, чтобы пошутить с придворными дамами, поиздеваться над духовными лицами и выбранить офицеров и унтер-офицеров за локоны, галстуки и мундиры» (33/53). Дашкова рисует картину все более непредсказуемого и опасного поведения императора, и ее личная нелюбовь к Петру становится решающим фактором при принятии ею решения поддержать Екатерину. Она не пропускает ни единой возможности представить нового императора в неблагоприятном или смешном виде. Например, она пишет, что Петр откровенно рассказывает о том, как его друг Дмитрий Волков, секретарь Государственного совета, помогал ему в изменнических переговорах с Фридрихом II Прусским. Впоследствии Волков будет усиленно отрицать эти обвинения[109]. Хотя Петр в основном игнорировал своего сына, но однажды он был очень доволен успехами Павла в учении, услышав его ответ на экзамене. За это он повысил наставника сына Никиту Панина в чине до генерала от инфантерии. Однако пожилой дипломат, довольный своей спокойной и удобной жизнью, к удивлению Петра, отказался от такой чести.

Странное поведение государя вскоре стало для Дашковой личной проблемой. В январе во время смены караула во дворце император разбранил Михаила Дашкова за неправильную расстановку караульных. Столкновение оказалось серьезным, причиной чего могло послужить неудовольствие Петра развивавшимся сближением Екатерины и Дашкова, который выразил ей полную лояльность и желание помочь занять трон. Екатерина вспоминала преданность Дашкова: «При самой кончине Госуд[арыни] Имп[ератрицы] Елисаветы Петровны прислал ко мне князь Михайла Иван[ович] Дашков, тогдашний капитан гвардии, сказать: „Повели, мы тебя взведем на престол“. Я приказала ему сказать: „Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременная и несозрелая вещь“»[110].

Беспокоясь о безопасности мужа, сознавая его импульсивность и, возможно, подталкиваемая чувством ревности, Дашкова решила отослать его куда-нибудь подальше от Петербурга. Кажется, она также боялась, что и ее вышлют в Москву, из-за того что ее муж впал в немилость. Во вторую неделю января 1762 года она обратилась к дяде и сестре с просьбой помочь получить для Михаила Дашкова назначение за границу. Их усилия увенчались успехом, и, к ее большому удовлетворению, Дашкова узнала, что муж должен немедленно отправиться послом в Константинополь. В феврале он уехал из столицы в Москву, а затем в свою усадьбу Троицкое, где и оставался до начала июля. Должно быть, он знал, что в столице вскоре произойдут драматические перемены. Пока он ожидал бурных петербургских событий, для его жены единственным противоядием от сердечной боли, вызванной его отъездом, кажется, был заговор. «Я осталась одна, — писала Дашкова, — больная и печальная; силы мне придавали лишь размышления над проектами, которые рождались в моей голове и тут же мною отвергались, но тем не менее занимали меня настолько, что я довольно сносно переносила боль, вызванную разлукой с любимым и уважаемым супругом» (37/56).

Недовольство и презрение к новому императору возрастали и питали жажду перемен. Особенно неприятными для Дашковой было прусское влияние при дворе и поддержка Петром Фридриха Великого. Петр планировал непопулярную войну с Данией в интересах своего родного Гольштейна. Поэтому он приказал прекратить боевые действия против Пруссии и согласился на невыгодное перемирие, отдав территории, завоеванные русской армией в тяжелых боях. В это же время, 11 апреля 1762 года, Екатерина родила сына Алексея, отцом которого был не Петр, а Григорий Орлов, поэтому сын получил титул графа Бобринского. Соглашение с Пруссией было подписано 5 мая, и вскоре, 9 июня, Петр дал большой праздничный банкет, на котором, под звуки пушек, предложил три тоста: за императорскую семью, за прусского короля и за мир. Считая, что она является членом императорской семьи, Екатерина не встала, но Петр, видимо, посчитал, что она оскорбила тем его идола Фридриха II; в гневе он оскорбил ее публично, назвав дурой, отчего Екатерина разрыдалась.